Андрей Рублев
Шрифт:
и возбуждающий огонь костра возле дома, у которого старуха накидывает на нее плащаницу и, улыбаясь беззубым ртом, торжествующе уводит ее в дом, огражденный теперь ее заговором от всех болезней на целый год;
и потрескивающие костры, обжигающие лица наклонившихся над оранжевым пламенем, вокруг которого мчатся друг за другом с криками взахлеб молодые парни и девушки в летящей одежде;
и осененная первой листвой тонкая березка, наклоненная к огню, над которым торопливо, кто быстрей, привязывают к веточкам бантики
и голый всадник на белой лошади с развевающейся гривой, промчавшийся к реке, залитой сверканием круглой серебряной луны;
и сильные молодые тела парней и девушек, бегущих по колено в пылающей лунным светом воде;
и ржание коня, влетевшего на всем скаку в реку;
и смех;
и визг;
и взмахи белых, как мел, рук в ночном воздухе, — все это приводит задохнувшегося Андрея к берегу, где он почти натыкается на молодую бабу с распущенными волосами, которая стоит за кустом у самой воды, обнаженная, не пугаясь, и с удивлением смотрит на Андрея, прикрыв руками тяжелую высокую грудь.
Они долго стоят, настороженно глядя друг на друга и выжидая. Потом Андрей поворачивается и уходит.
Она смотрит ему вслед, улыбаясь, и кто-то берет ее за руку и тянет в тень, в холодную сверкающую воду.
Андрей выходит на другую сторону деревни и бросается в стог сена.
Раннее, очень раннее утро. Андрей крадучись идет по деревенской улице. Нежный шепот, дыхание спящих, тихий смех доносятся из распахнутых ворот сеновалов и открытых окон домов. Деревня длинная, и путь по ней подобен воровству.
У околицы Андрей проходит мимо старухи, сидящей на бревне у самых ворот. Потухшими глазами смотрит она за реку, клубящуюся внизу, на розовеющую полосу неба у горизонта и плачет. Плачет потому, что утро это оказалось таким похожим на другое такое же, случившееся много лет тому назад.
Андрей спускается вниз по дороге, ведущей к реке, на берегу которой, погруженные в туман, пасутся стреноженные кони.
Иконописцы сидят на берегу и ждут его. Лодки уже спущены на воду. Андрей обводит всех усталым взглядом и спрашивает:
— Что вы на меня смотрите?
— Ты где был? — враждебно спрашивает Фома.
— Там в золе лук есть, поешь, если хочешь, — говорит Даниил.
— Где ты был-то? — упорствует Фома.
Андрей молча присаживается перед костром на корточки. Нащупав в золе луковицу, он старательно очищает ее от кожуры. Все внимательно смотрят на него.
Вдалеке по дороге проносится человек десять дружинников, среди которых мелькают несколько монашеских ряс. Прогрохотав по мостику через ручей, кавалькада поворачивает к деревне и скрывается в тумане.
— Слава тебе, господи! — зло улыбается рябая баба.
Андрей встает с колен и направляется к лодкам. И снова они плывут вниз по реке. В тумане, мимо густых кустов, нависших над водой.
— Пораньше не мог прийти, что ли? — шепотом выговаривает Даниил Андрею. — Пока спали-то все?
— Нет, не мог, — отрезает Андрей.
Фома прислушивается к разговору.
— Твой грех, твоя совести твои молитвы… — бормочет Даниил, отвернувшись.
— А где ты был? — спрашивает Фома.
В это время в кустарнике, на берегу, неожиданно раздастся дружный вопль:
— Вот он! Здесь они! Сюда давай!
Из чащобы доносятся возгласы, треск сучьев, затем болезненный крик и хриплые от злобы мужские голоса.
— Тащи ее, голубушку! Там, там, по-над берегом!
Кусты на берегу кончается, и чернецы видят дружинников и монахов, которые выволакивают из зарослей извивающегося мужика и бабу в короткой рваной рубахе.
С любопытством и ужасом следят иконописцы из лодок.
— Зачем это их? — бледнея, спрашивает Сергей.
— За то, что богу единому не веруют, не чтут! Язычники проклятые… — скороговоркой отвечает баба.
— Да не! — возбужденно перебивает мирской. — Это ж вора схватили! Князя-то спалил! Искали вчера! Вон он!
Молодой на берегу выкручивают руки, и она тонко и жалобно кричит. Петр жмурится и бормочет молитву.
— Зачем это их?! — вопит Сергей.
— Не смотри, Сергей! Слышь! Не смотри! — кричит Андрей. — Глаза ему закройте! Закройте ему глаза!
Пойманному удается освободиться от навалившихся на него дружинников, и он шарахается через кусты в воду. Преследователи — за ним, бегут по колено в воде и, настигнув, вяжут его, захлебывающегося и окровавленного. Он мотает головой и, оскалившись, хрипит в ярости:
— Не будет жисти князю вашему, не бойсь! Не я, так другие!
Мужика выволакивают на берег.
Неожиданно рванувшись, он ударяет одного из дружинников ногой в живот и кидается на монахов, ведущих молодую. Оценив мгновение, баба бросается вперед, вырывается из цепких рук монаха, выскальзывает из железных объятий огромного мужика и прыгает в холодную, подернутую туманом воду.
— Лови ее! Ты что, сдурел?! — орут на берегу.
На мужика набрасываются сразу четверо, и теперь он стонет, почувствовав себя пойманным, кричит, стараясь вырваться:
— Марфа, плыви!!! Плыви-и-и!!! Марфа-а-а!!!
Баба, широко взмахивая руками, плывет в тумане по черной воде, распустив по течению светлые, как лен, волосы. Вслед ей летят камни, палки.
На берегу кто-то начинает торопливо раздеваться, но его останавливает трезвый окрик:
— Ты что? Она ж тебя утопит враз!
Петр сгребает в охапку непрерывно орущего Сергея и зажимает ему рот, успокаивая и приговаривая что-то на ухо.
Молодая плывет мимо лодки. Андрей смотрит на нее и не верит глазам: эта та самая, ночная, его стыд, его грех…