Андрей Ярославич
Шрифт:
Андрей читал, чувствуя себя нечистым, вот таким вот тяжелым для земли…
Воскресла память о давней детской чистоте, о желании чистого пути для себя. Но казалось таким далеким, таким невозвратным… И от этого сделалось так мучительно!.. Обмакнул писало в чернильню и быстро начал писать в книге же, на полях… Но и на другой день хотелось писать. Велел приготовить чистые листы… Нашло на него, писал быстро, и будто душа изливалась в словах… Вспомнился старый отцов пестун с прозванием смешным — Козел и рассказы его о походах давних, о богах языческих… Андрей ведь и поныне часто поминает его за упокой… Митус Галичанский вспомнился, и Андрей теперь на себе испытал, как это бывает, когда весь, всем своим существом бываешь на себе сосредоточен, и оттого — столь многое видишь… Хотелось излить свои предощущения судьбы своей, Андрей писал о походе, о битве, но битва эта не была победоносной, князь был побежден и пленен, но это его не позорило, нет… Андрей почти неосознанно предполагал свою судьбу; и чувство, что вот если описать заранее, предвосхитить в писании, то уже и не сбудется в жизни
Жизнь его с женою первоначально не была хороша. Он не смел взглянуть на нее, порою казалось ему, будто он уже совсем забыл ее лицо. Он не чувствовал, чтобы она его ненавидела или боялась, но, кажется, она тяготилась его присутствием. Первые дни после свадьбы они ложились в одном покое спальном, но теперь, когда никого чужих не было в его городе, он уже не понуждал себя к мужской силе и спокойно предавался искреннему своему желанию душевному не касаться ее, ведь и она этого не хочет. Наконец однажды утром он сказал ей, что не будет более приходить к ней на ночь. Он не смотрел на нее, когда говорил, и не понял, хорошо ли ей пришлось то, что он сказал. Но улегшись в своем спальном покое, ощутил почти блаженство. Вытянулся, как в детстве, раскинул руки. Хорошо было одному после этих мучительных ночей, когда он не мог пошевельнуться, отворотившись от нее и лежа на самом краю постели… Тогда он позволил себе и еще одно облегчение: вовсе не заходил в покои, отведенные ей, не видался с ней…
Он знал, что при ней Маргарита, что Анка следит ревностно за тем, чтобы молодая княгиня ни в чем не терпела недостатка. Он замечал внимательные глаза Маргариты, которая, должно быть, хотела поговорить с ним о ней, но не решалась. Анка смотрела и а него пугливо. Она все хирела и кашляла. Андрей за нее тревожился, но это беспокойство занимало, конечно, лишь малый уголок его души. Он просил Анку потеплее одеваться и заваривать себе питье из трав. Она смотрела на него, будто порывалась говорить, но тоже не решалась; и конечно же о молодой жене хотела с ним говорить… Но было очень хорошо, оттого что никто ничего ему не говорил, и душа его могла успокоиться…
А девочка, ставшая его женой, еще не могла понять своих чувств. В ее новых покоях ей было хорошо, почти как дома, в Галиче. У нее было много прислужниц, и Маргарита была с ней. Старая кормилица ее мужа стремилась исполнить любое желание новой госпожи. Но никаких желаний не было, а просто было не по себе как-то. Она вспоминала, как отец, прощаясь с ней, наказывал ей беречь Андрея. И наказ подобный странным ей показался, ведь Андрей был старше ее и потому, конечно, был сильнее. Но она привыкла не подвергать сомнению слова любимого отца. И теперь все пыталась понять, что хочет Андрей, как надобно беречь его… Маргарита и кормилица Андрея, кажется, ждали от нее каких-то откровенностей, но ей не хотелось облекать свои мысли в громкие слова. Сами они заговаривать с ней не смели, и это было ей хорошо. То, что он делал с ней в первые ночи, было мучительно; и когда он перестал приходить, пожалуй, хорошо стало. Но иногда ночью вдруг делалось так тоскливо, так хотелось увидеть его, что она невольно начинала плакать потихоньку. Днем она читала или вышивала в пяльцах, а рядом с ней сидела Маргарита и тоже вышивала; когда выдавались ясные, погожие дни; выходили гулять в малом саду ее покоев, и часто она гуляла одна, и Маргарита, зная, что она хочет быть одна, к ней не присоединялась. Потому что она была не просто девочка, а королевна, княгиня, так чувствовала, так вела себя, и все это чувствовали, и понимали, и знали. Вдруг ей очень хотелось узнать, что делает Андрей, чем занят. Она знала о том, что у многих богатых и знатных бывают наложницы, и почему-то боялась мучительно, что и у Андрея может быть наложница. Осторожно, стремясь обдумывать свои слова, она спрашивала Константина, что делает князь нынешним днем, ездил ли на охоту днем позавчерашним. И Константин всегда отвечал почтительно, не позволяя себе намеков или насмешки, даже и дружелюбной…
Так миновали спокойно и мирно зима, весна и лето. Наступила чудесная погожая осень. Листва сделалась красная и золотая. Почти невидимые ниточки паутинок летели в прозрачном чистом воздухе. Ясный, нежаркий солнечный свет озарял все крутом… Но не всем чудесное это время насладу принесло. Анка слегла и более не вставала. Должно быть, у нее сильно болело горло, она совсем не могла говорить. Никакие снадобья и растирания не помогали. Андрей, позабыв обо всех своих занятиях, тревожился о ее здоровье. В один из последних своих дней она показала знаками, что хочет видеть Андрея и близких ему людей. Он пришел к ее постели. Здесь, в малом покойчике, уже стояли его молодая жена с Маргаритой и Константин. Следом за Андреем вошли Темер и Тимка, Андрей Василькович и Дмитр Алексич… Больная приподняла руку, подзывая своего питомца. Андрей приблизился послушно к самой постели. Она взяла его руку и поцеловала со слезами на глазах. Затем, все еще держа его руку, обвела всех в покойчике молящим взглядом, будто отдавала своего питомца на бережение им… После отпустила руку Андрея и утомленно закрыла глаза… Через день ее не стало…
Очень горевал Андрей. И не
И крайне любопытно сложилась судьба этих бедных вырванных листков. Единственная уцелевшая рукопись истории любви юной Фламенки и рыцаря Гильема сохранилась в библиотеке французского города Каркассона. Рукопись эта лишена начала и концовки, и не хватает также и двух листков, содержащих, судя по всему, любовное послание Гильема Фламенке. Но самое интересное, что листки эти Мусин-Пушкин перечисляет среди текстов, содержавшихся вместе с известной рукописью, получившей позже название «Слово о полку Игореве», в сборнике, именовавшемся «Хронограф». В 1803 году Мусин-Пушкин опубликовал содержание листков на старофранцузском языке и свой перевод на русский язык. «Хронограф», как все знают, погиб в московском пожаре 1812 года, и, таким образом, оригинал любовного послания Гильема был навсегда утрачен. Мусин-Пушкин писал и о надписи на полях одного из листков, приглашавшей на свидание. Миновало почти столетие, и Блок, пленившись этой странной историей, создал свою прелестную драму «Роза и крест»…
И в назначенное время Андрей вышел в малый сад в покоях своей жены. Было так хорошо, светло, солнечно, будто и не умирал никто из близких, и не было этой мучительной свадьбы и этого почти двухлетия, когда они жили так странно, и ничего не было, а все только лишь начинается, как тогда, в Галиче, и тоже был маленький сад…
Андрей увидел ее, как она медленно шла, спиной к нему, чуть наклонив головку вперед, величавая и тоненькая. И остроконечная шапка-корона чуть колыхалась на головке, и платье голубое узорное было такое же, как тогда, и маленькими плавными волнами тянулось за ней по сухой земле… Она обернулась, и Андрей увидел в ее приподнятых скругленных руках букет опавших осенних листьев, ярких и ломких. Андрей стоял, спрятав руки за спиной. Она же опустила свои руки — золотистая, красная пышность и ломкость упали на землю… Он подошел к ней… Она смотрела на него с этой детской серьезностью и снова показалась ему необыкновенно прелестной, как тогда в Галиче, в самый первый раз… Он спросил, понравились ли ей присланные им стихи. Она отвечала все так же детски серьезно, что более всего ей понравились несколько слов, написанных его рукой… Улыбка радости осветила его лицо, глаза его были прежние — солнечные, пестрые, небесные… Он протянул ей маленькую, изящную глиняную фигурку, изображавшую крылатого льва с девичьей головкой в крутых локонах. Видно было, что работа очень старая, и, должно быть, некогда фигурка была раскрашена пестро, но теперь краска почти вся слезла. Он отыскал эту фигурку в княжой ложнице в Боголюбовском замке. Но неужели суровый и боголюбивый Андрей-Кытан забавлялся такими игрушками?.. Он знал, что это изображение сфинкса, древнего чудовища прекрасного, которое загадывало людям безответные загадки…
Она взяла у него из руки эту маленькую фигурку и смотрела на нее.
— Ты — загадка… — сказал он с нежностью.
— Нет, загадка — ты… — отвечала она тихо и серьезно. И тихо пошла от него, и он понял, что она склоняет голову и глядит на подаренную им фигурку, держа ее в приподнятых ладонях…
С того дня они стали видеться. Днем, в саду. А когда похолодало — в ее приемном покое. Он садился против нее на кресло резное и смотрел, как она вышивает. Они беседовали, играли в шахматы. Приносили им кушанье, ставили на стол два золотых кубка. Однажды она спросила, что за кольцо у него на пальце. Тотчас он снял колечко и подал ей.
— Henricus… — прочитала она…
— Это мое волшебное кольцо, — сказал он. Улыбнулся и рассказал ей о своем отпущенном пленнике…
А ночью он с ней не оставался…
Его мучила мысль неотвязная о собственном бездействии. Константин убеждал его, что нет, они вовсе не сидят сложа руки. Разве подготовка войска — не действие?.. Последний отправленный к Даниилу гонец все не возвращался. Андрей съездил к Танасу и снова заручился согласием брата на действия совместные. Но о каких действиях могла идти речь? Неужели Александр пойдет на него войной? Это вовсе не похоже на Александра. Но что же тогда?..