Ангел Безпечальный
Шрифт:
– Повторяю, – Мстислав Сергеевич сделал строгое лицо, – клевета является уголовно наказуемым деянием. Не надо сгущать краски, иначе… Доброе расположение со стороны администрации имеет, так сказать, предел. Они могут отказаться от добровольно взятых на себя обязательств по вашей опеке, и вы, простите, окажитесь у входа в подвал. Участь бомжа, так сказать, весьма нелегка. Уверяю вас! Да и что это такое, в конце концов? Вы добровольно оказали поддержку нуждающимся бедным людям, никто вас, простите, в зад не толкал, а теперь цинично выдвигаете претензии к тем, кто вас пожалел и приютил. Ведь ваше содержание стоит немалых денег. Договора подписали? Подписали!
– А где можно поглядеть на эти договора? – прозвучал вопрос из толпы пенсионеров, и Борис Глебович узнал голос Анисима Ивановича.
– Что вы сказали? – Мстислав Сергеевич непонимающе взглянул на Проклова. – Как это где?
– Случилось некоторое недоразумение, – замялся Нечай Нежданович, – им не успели выдать договора. Но сейчас же, господа, вы все получите на руки свой экземпляр. Сейчас же! Вероника Карловна, распорядитесь!
– Ну, вот видите, – развел руками Мстислав Сергеевич, – все вопросы разрешены, недоразумения, так сказать, улажены. Претензий, надеюсь, ни у кого не осталось. У вас есть претензии, Нечай Нежданович?
– Нет, – Проклов оглядел сенатовцев и укоризненно покачал головой, – Я не держу ни на кого зла. Более того, считаю, что отныне все наши разногласия в прошлом. Нам еще жить да жить вместе. Не так ли, господа пенсионеры?
Борису Глебовичу показалось, что он слышит многоголосый хор, исполненный отчаяния и боли, способный обрушить горы, да что там горы – само небо. Но весь этот ураган боли не нарушил повисшей тишины, которая и существует только для того, чтобы скрывать самые громкие, самые отчаянные и страшные мысли. О, если бы кто-то мог заглянуть в эти мысли! Сейчас! Борис Глебович ужаснулся и почувствовал, что слезы прожигают ему глаза. Еще мгновение и они обнаружат себя, выкатятся наружу… Нет! Он, что есть силы, сжал веки и закрыл лицо ладонью. Из темноты, заляпанной медленно плывущими огненными пятнами, он слышал, как распинается Проклов, живописуя перспективы жизни сенатовцев; не видя его улыбку, он явственно чувствовал ее слащавую лживую отвратительность… «Господи, за что мне?», – он отнял от глаз руку, посмотрел в небо и опять зажмурился от удара солнечного света.
– Да, есть во мне чувство вины, – продолжал разошедшийся Проклов, – очень большие надежды я возлагал на нашего главного специалиста Митридата Ибрагимовича Авгиева. Мне думалось, что он сумеет найти нужные слова и убедить вас в правильности вашего выбора. Убедить окончательно, что б не было ни у кого сожалений. Я ошибся: Митридат Ибрагимович не оправдал наших надежд. И вот результат – сегодняшнее недоразумение, – Проклов повернул голову, и Борис Глебович заметил, как скрестились взгляды гендиректора и главного консультанта. Шпага Авгиева оказалась острее и жестче: Проклов вздрогнул, будто его ударили в грудь, и отвел глаза.
– Ладно, – он скривился, – сейчас я предоставлю господину Авгиеву возможность, так сказать, реабилитировать себя. Быть может, сегодня он сумеет быть более убедительным, наконец-то успокоит все бушующие страсти и рассеет ваши заблуждения. Господин Авгиев, вам слово.
Похоже, наступал самый ответственный момент. Борис Глебович попытался представить, что он броненосец, что броня его тверда и непоколебима, что артиллерия его… Тьфу, какая там артиллерия? У него не было ни единого заряда, а броня его – фанера, нет – картон, который без особых усилий можно проткнуть пальцем. Он чувствовал, что погружается в темноту, в колодец и лишь наверху – кусочек неба, свет… Оттуда опускались не совсем понятные слова… «Огради мя, Господи…» Что это? Я не знаю таких слов… «…силою Честнаго и Животворящего Твоего Креста…» Не понимаю, какого креста? Как можно этим оградиться? «…и сохрани мя от всякого зла» Где я мог это слышать? Кто это говорил? Борис Глебович попробовал, было, собрать эти слова в единую цепочку, прошептать их, проговорить, уцепиться за них, как за якорь, но не успел – в бой уже вступил главный калибр…
– Оставьте свои сомнения! Забудьте! – Митридат Ибрагимович расправил плечи, выставил вперед раскрытые ладони. – Спать! Ваши члены сковывает сон. Вы безмятежно спите! – (Борис Глебович почувствовал, что цепенеет. Где-то я уже это слышал? Как хочется спать, надо уснуть и все забыть…). – Силою, данною мне стихиями мира и их повелителями, приказываю вам: впредь и навсегда не сомневаться в действиях людей, выступающих от имени Фонда, ибо они ваши единственные друзья и благодетели. Вы больше никогда не будете сомневаться в их искренности, ваша воля всегда будет направлена на исполнение их распоряжений и указов. Вы…
Борис Глебович ощутил дуновение ветра, прохладного и отрезвляющего. Солнечные лучи касались его лица, глаз, требуя пробуждения. Утро? Сейчас утро? Липкий сонный туман сползал с его сознания, освобождая, давая возможность думать… Еще несколько мгновений, он пришел в себя и все вспомнил. Сразу нашел глазами Авгиева. Тот не смотрел более на сенатовцев, взгляд его обращен был на какого-то незнакомого человека, явно появившегося недавно.
– Кто это? – лицо главного консультанта исказила жуткая гримаса. – Уберите его, уберите отсюда этого… – подыскивая нужное слово, Авгиев потрясал в воздухе растопыренными пальцами, и те извивались, словно обезумевшие черви, – Я не могу работать! Ой! – Митридат Ибрагимович искривился телом и ухватился за грудь. – Жжет! Больно!
Незнакомец смотрел на присутствующих широко раскрытыми глазами. Борис Глебович почему-то ясно и отчетливо отметил их детскую чистоту. Неведомый гость был невысок, самого что ни на есть среднего роста, но на удивление прям осанкой и от того казался выше, чем есть; русоголов, борода его редкими белыми кудельками обрамляла щеки и подбородок, но совсем не старила его. «Ему не более тридцати пяти, – решил Борис Глебович, ощущая какую-то непонятную радость и волнение, – да кто же это, в самом деле?» Вопрос этот занимал не только его.
– А вы собственно кто? – растерянно протянул Нечай Нежданович. – Как вы сюда попали?
– Странник Наум, – незнакомец скинул с плеча скромного вида вещевой мешок, улыбнулся и по-детски шутливо двинул пшеничными бровями, словно приветливо здороваясь, – буду здесь жить.
Борис Глебович впервые видел, чтобы кто-то вот так ясно и непосредственно выражал свои чувства. «Жить здесь? – удивленно повторил он. – С нами, стариками?» Грудь его переполняла какая-то необыкновенная легкость, сердце радостно щемило.
– Позвольте, на каком основании? – Нечай Нежданович сделал удивленное лицо, но тут же, что-то вспомнив, хлопнул себя рукой по бедру: – Ах да! Мне же сегодня утром звонили. Как вы говорите? Наум? Ну да, конечно! Это вы передали свое имущество Фонду и просили разрешить вам здесь поселиться?
– Буду здесь жить, – радостно кивнул Наум и обвел рукой стены Сената, – у Бога!
– Что? У кого? – Проклов потер себе виски. – Позвольте, но как вы так быстро добрались? Кто вас доставил сюда? Мне сообщили, что вы изъявили желание идти пешком? Кто-то подвез? Кто?