Ангел беЗпечальный
Шрифт:
Наум промычал что-то неразборчивое и блаженно растянул губы в улыбке.
— Да врет он все! Убога! — со злостью выпалил Мокий Аксенович и, поперхнувшись, закашлялся, покраснел лицом и ткнул пальцем в улыбающегося Наума:
— Врешь! Хата у тебя была двухкомнатная, крупногабаритная, в центре города. Такая стоит… — Мокий Аксенович закатил глаза, подбирая подходящий размер суммы, но, не осилив расчетов, плюнул и обвел присутствующих рукой: — Прорву денег стоит, за такую две новой планировки дадут! Скажете, нет? Ох, хитер Наум!
— Но позвольте, Мокий Аксенович, — вежливо, как прилежная ученица, подняла
— Да никто у него ничего не отбирал, — оборвал ее Мокий Аксенович: — он даже такого договора, как у нас, не имеет: просто пришел и отписал свою квартиру фонду «Счастливая старость», получив на словах, — тут Мокий Аксенович сделал многозначительное выражение лица и вытянул вверх указательный палец, — повторяю: на словах! — обещание места в нашем, как говорится, санатории. Его хоть сегодня можно взашей выгнать, и ни один адвокат — ни Генка Резник, ни какой-нибудь там Гена Падва — и на грамм не сможет помочь, — последние слова Мокий Аксенович сказал нарочито пренебрежительным тоном, давая понять, что он не просто знает этих знаменитых людей, но даже имеет право на некое с ними запанибратство.
— Бедный Наумушка! — всхлипнула бабка Агафья и тронула за руку стоящего рядом Капитона Модестовича: — Вы-то что скажете, умная головушка?
Профессор кхекнул, механически поправил на переносице несуществующие более после неудачного побега очки и ухватил себя за бороду:
— Ну, это, так сказать… — он запнулся, но тут же отыскал в глубине своего академического ума нужные, как ему показалось, слова: — Это, так сказать, прямое нарушение абсолютного права, если точнее — имущественного права собственника, что является недопустимым с точки зрения закона. Более того, обязанность, соответствующая абсолютным правам, всегда состоит в воздержании от совершения действий, ущемляющих абсолютные права…
— Профессор, кончай нести ахинею, — безцеремонно пресек его Мокий Аксенович: — не ровен час, Порфирьев услышит, — он дурашливо приставил руку козырьком ко лбу и обвел глазами пространство окрест.
Капитон Модестович вздрогнул, втянул голову в плечи.
— Охолонись Модестыч, — придержала его бабка Агафья, — нетуть здесь ирода. А ты, Ксеныч, Бога побоись — что попусту академика нашего травишь?
— Ему до академика — как мне до директора фонда, — фыркнул Мокий Аксенович. — Так вот я про Наума докончу, выведу его, как говорится, на чистую воду. Никакой дурак свою жилплощадь просто так отдавать не будет. Ладно — мы, с нами все ясно: обманули, обобрали, причем с помощью передовых гипнотических технологий. А он? Он-то как сюда попал? Нет, не все так просто.
— И в чем же, по-вашему, фишка? — полюбопытствовал Анисим Иванович.
— А в том… — Мокий Аксенович сделал паузу и обвел всех глазами, — в том, что приставлен он к нам, прикинулся дурачком, а сам наблюдает и докладывает куда нужно. Секретный, как говорится, агент.
— Да ты посмотри на него! — не выдержал Борис Глебович. — Какой он секретный агент? Да без него мы тут все перегрызли бы друг друга! Неужели не обратил внимания? Он как улыбнется, так всей нашей ругани конец.
— Во-во! — подхватил Мокий
— Да ну тебя! — махнул рукой Борис Глебович.
— Креста на тебе нет, Ксеныч! — бабка Агафья подошла к Науму и погладила его по плечу. — Он же как дитя — чистенький он!
Безучастный к происходящему Наум смотрел куда-то в пространство: то ли на отдаленные деревья, то ли в небо, которое всегда охотно откликалось на его взгляд и отражалось в его глазах во всей своей полноте.
— Видали мы таких чистых! — процедил Мокий Аксенович и зачем-то добавил: — У меня высшее медицинское.
— Ладно, хорош, давайте не будем валить с больной головы на здоровую, — отрезал Анисим Иванович, — в конце концов, нас не более других обманули. Что мы? Крыша над головой есть? Есть. Накормлены? Да. Таблетки, опять же, дают. Чем раньше-то лучше было? Каждый сам по себе. Кому до нас дело было? Теперь вот общаемся, вроде бы и нужны друг другу. Я — так даже юность свою комсомольскую вспомнил. Песен только не хватает да костра.
— Не хватает песен? Так дело за нами! — откликнулась Аделаида Тихомировна и тут же низким грудным голосом затянула:
На границе тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят.
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят…
Борис Глебович мог бы поклясться, что в этот миг Аделаида Тихомировна помолодела лет на двадцать. И еще: пела она, без сомнения, только для Анисима Ивановича. Впрочем, последнее ни для кого уже не было тайной: профессора она по-прежнему опекала, как младшего брата, а Анисим Иванович — это уж стало другой историей — романтической. Вот ведь — седина в бороду… «Что-то мы действительно развеселились», — оборвал себя Борис Глебович и вслух предостерег сенатовцев:
— Надо бы потише — не ровен час, Порфирьев пожалует.
— Действительно, что-то он запаздывает, — подал голос Савелий Софроньевич, — обычно после завтрака как штык.
— Пользуйтесь моментом, — Анисим Иванович стер с лица улыбку, высветившуюся на его лице во время пения Аделаиды Тихомировны, и деловито продолжил: — Так что нам не хуже других. Там что? Приватизация, от которой нам и гвоздя ржавого не достанется. Инфляция — цены каждый месяц вверх растут. Вранье сплошное со всех трибун. Воровство, хамство и безпредел. А до нас никому и дела нет. Здесь же мы вместе. Не так ли, господа пенсионеры?
— Что ж нам, спасибо родному фонду сказать, поклониться прохиндеям этим? — ехидно спросил Мокий Аксенович.
— А что ж ты сам-то зад Порфирьеву лижешь и всем фондовским, что приезжают, гнида? — оборвал его Савелий Софроньевич и сплюнул.
— Угрожаешь? — позеленел лицом Мокий Аксенович. — Я на тебя укорот найду! Плакать еще будешь!
— Да я тебя… — сорвался на писклявый фальцет Савелий Софроньевич и стиснул пудовые кулаки.
Тут уж зашумели все. Как хроменькая курочка, заквохтала Васса Парамоновна и кинулась разнимать стариков, вот-вот готовых, как, видно, ей показалось, сцепиться в драке. Но Мокий Аксенович лишь пятился, махал руками и шипел, а Савелий Софроньевич, особо не стараясь приблизиться, показывал издали кулак. Васса Парамоновна кричала что-то про педсовет, родителей и стучала невесомой сухой ладошкой по раздутой, как кузнечные меха, груди Савелия Софроньевича…