Ангел для кактуса
Шрифт:
И я выключаю.
И растворяюсь.
И мне кажется, что в этом мире больше никого нет. Да и разве нужен кто-то еще, когда пространство вокруг сузилось до нас двоих.
— Ты уверена, что селфи делается именно так? — едва отстранившись, спрашивает Алексей, дразня меня своей божественной улыбкой, при которой он покусывает нижнюю губу так чувственно, так соблазнительно, что я не в силах выстоять.
— Уверена, — в полголоса произношу я и снова целую его. Но на этот раз коротко.
Он смеется:
— Так вот почему ты не фотографируешься на первом свидании?
И мне нравится, его шутка.
Да! Именно поэтому!
А еще мне нравится, с какой нежностью он накручивает себе на палец прядку моих волос.
— Превратись обратно в статую! — по привычке отмахиваюсь я и тоже смеюсь. — Или лучше поехали! Твои друзья, вероятно, уже на месте, а мы застряли здесь…
— Ты голодна? — проявляет заботу он, и я бесконечно счастлива, что Алексей не статуя, а обходительный джентри.
— Если честно, то очень!
— Тогда, конечно, поехали.
Он возвращает на подставку айфон, который все это время бестолково держал в ладони, удобно усаживается на сидении, и мы трогаемся, попутно пристегиваясь. Город распахивает для нас свои ярко освещенные вечерние улицы, в которых неоновыми огнями мерцают не только вывески магазинов, бигборды, декоративные растяжки над автомагистралями, но еще и что-то такое нематериальное. И это что-то нельзя описать словами или объяснить жестами. Оно светит только для нас двоих.
— Скажи, как давно ты увлекаешься автомобилями? — спрашиваю я, решая заполнить паузу, нависшую над нами. И хотя молчать вдвоем не менее приятно, чем разговаривать, мне хочется узнать об увлечениях Алексея всё.
— Если ты спрашиваешь о количестве машин, которое у меня было, то знай: я — однолюб. И это касается всего.
— Серьезно? — смеюсь я.
— Абсолютно.
— Ты врешь!
Он улыбается, отвлекаясь от дороги на меня:
— Я врал тебе когда-нибудь?
— Нет. Ни разу, — слегка смущаюсь я. Но не могу не добавить: — Но "однолюб" и твои рубашки — понятия несовместимые.
— О, да! — хохотнув, Алексей снова сосредотачивается на размеренном потоке движения. А потом приподнимает бровь и с деланно серьезным голосом сообщает: — Так что… тебе придется делить меня с моими многочисленными рубашками. Свыкайся!
Хорошо, хоть не с Катеринами!
Я делаю вид, что пропускаю мимо ушей его предупреждение, чтобы не дай бог мои розовые пони с визгом не ворвались обратно в родной дом и не заполонили все вокруг своими кружевными чепчиками, балетными пачками, роликами, транспарантами с бредовыми лозунгами, взрывной карамелью и сахарными мармеладками.
— Вообще-то я не об этом, — представив прежний кавардак у себя внутри, сдавленно хихикаю я. — Как давно ты занимаешься реставрацией автомобилей? Я видела «Волгу». Она невозможно красивая!
— Тебе правда нравится?
— Как она может не нравиться?
— Не знаю. Некоторые считают подобные машины хламом, рухлядью и старьем, а увлечение ими — безвкусицей, бесполезной тратой времени. Да и вкладываться в это занятие — сомнительное дело.
— Ты говоришь о ком-то конкретном? — решаюсь спросить я. — Ты говоришь о своем отце?
Алексей некоторое время медлит. Но, возможно, вина тому — нерегулируемый пешеходный переход. Потому что, когда мы вновь трогаемся, он без хождения вокруг да около отвечает мне прямо:
— Да. У меня тоже не все гладко с отцом. Но, конечно, ситуация не такая критичная, как у тебя, — он тянется к моей руке и с чуткостью пожимает ее. И я сжимаю его пальцы в ответ. Этим действием я желаю передать ему самое важное: что я на его стороне. — Я просто хочу, чтобы отец услышал меня и попытался понять: я — не он. И это нормально. Я все равно его сын, а он мой отец.
— Но он не слышит?
— И не понимает. Не понимает, на что я «растрачиваю свою молодость», — Алексей отрывает руку от руля и делает пальцами кавычки. — Ему нужно, чтобы я безвылазно вращался в высоких кругах, заводил знакомства на перспективу, достойно проводил время, подпитывая его статус новыми «достижениями», а не позорил своей «сомнительной» деятельностью.
— О какой «сомнительной» деятельности речь? О реставрации автомобилей?
— Да.
— А разве это дело не достойно уважения?
— Видимо, нет.
— И ты не хочешь доказать ему обратное?
— Нет.
Я внутренне вспыхиваю от несправедливости:
— Но почему?
— Потому что, если кому и что я должен доказывать, так это — себе.
Мы сворачиваем к «Итальянскому Дворику» и паркуемся в первом ряду. Я отстегиваю ремень безопасности, но не спешу выходить. Я разворачиваюсь к Алексею всем корпусом и снова накрываю свой ладонью его ладонь, которая все еще лежит на рычаге коробки передач.
— Леш, — срывается с моих губ со всей нежностью, на которую я только могу быть способна. — Мне кажется, ты уже доказал.
Глава 30. Алексей
Вспоминая вчерашний вечер, его нюансы и повороты, все мои мысли сводятся к одному — к фразе Лины, которую она произнесла перед тем, как мы вошли в «Итальянский Дворик». Эти ее слова прозвучали так, как не прозвучали бы и тысячи слов, глупых, ненужных слов, не имеющих силу. Они встали особняком, легли в ноги фундаментом, крепкой надежной опорой, и я окончательно понял, что Лина мне не просто нравится — нам с ней по пути. И я хочу, чтобы этот путь был бесконечно длинным.