Ангел Маруся
Шрифт:
Клубки человеческих снов, такие же неловкие и тяжёлые, как бытие их хозяев, омытые дождичком, дают ростки, ветвятся и выпускают усы-лианы. В межсезонье они ловят в свои сети хрупкую человеческую психику, находя в ней дополнительное питание и иные удовольствия. Эти джунгли засыхают летом и вымерзают зимой, но никогда — насовсем.
Я ещё помню, как во время моего пребывания в высших учебных заведениях существовала научная дисциплина диалектического материализма, наводящая грусть — тоску зыбкостью суждений и неопределенностью предмета как такового. Наука эта была так похожа на враньё, что сдавать экзамен по ней было сплошным удовольствием. Всё сводилось к одному, повторяемому
Наверное, счастлив тот, кто сумеет исправить положение своего нимба ещё при жизни, сверив его координаты по кончику носа — примерно так, как это проделывают доблестные защитники Отечества с козырьком своей фуражки. Лично меня этот жест всегда завораживал.
42
Родина моя, со всеми твоими дураками и дорогами, которые — навсегда! Видя эти суровые просторы в пелене дождя, в снежной завесе, понимаешь, что, наверное, и нет лучшего места для осознания себя частью справедливого целого. Что нам грязь по колено, колдобины и заторы родных одноколеек, где все маневры — по встречной, заросшие бурьяном могилы и изрубленные сады, если можно — сто километров отовсюду и — все по-прежнему, «и ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит…».
Ну вот, напелася я, нагулялася, напутешествовалася, налеталася. Возвращаюсь. Не хватает только гостинцев — подарочков. А я и сама подарочек, дай бог каждому, не дай бог никому.
Отчизну засыпает мелким колючим снежком, подмерзшие просторы заворачивает в хрустящие пеленки зима — будет теперь баюкать в полусне-полуяви много месяцев, пока не надоест. Белый холодный налет придаёт знакомым местам призрачную новизну и свежесть. Кажется, что нужно сделать что-то решительное, обозначить какой-то новый этап или, по крайней мере, наконец, разобраться со старыми проблемами…
Ай — ай, Ванечка, куда это ты со двора в такую рань? И почему баба Таня печально смотрит тебе вслед с крылечка? Бодро похрустывает от решительной походки снежок, тянется цепочка следов в сторону шоссейки, пропускает удар сердце… Ничего, Иван, не печалься, что нас не убивает, то делает сильнее. Теперь, даже если оглянешься, и не увидишь ничего кроме снежной пелены от земли до неба.
Бабушка Таня, уже не таясь, от души всплакнет, и выйдет с этими слезами ледяная заноза, наросшая в сердце от близкого холодного дыхания пустоты за чертой. Перекрестит Татьяна Петровна снежную муть от неба до земли, да и пойдет почесать Глафире за рожками. Коза бесстеснительно заглянет ей в глаза, замекает и застучит копытцем, не переставая увлеченно пережевывать какие-то свои козьи наки и порываясь проскользнуть в приоткрытую дверь. Баба Таня начнет ей выговаривать что-то притворно-сердитое по издавна заведенному домашнему обычаю, а Глафира — отрицательно мотать рогатой головой, что, мол, всё не про меня, я — то самая лучшая.
В избушке топится печь, и из трубы на крыше выползает белёсый дымок, теряясь в кутерьме снежинок, которые из мелких и колючих превратились в большие белые хлопья, валящиеся и валящиеся из дырявого небесного мешка… Снег засыпал Ванечкины следы, глубокие колеи разбитой деревенской дороги, пустые поля и подёрнутую льдом речку. Деревья в лесу, крыши домов и всё, что люди, утеряв ощущение природы, не успели попрятать в дома.
43
Я вижу Ванечку, клюющего носом в старом разбитом «москвичонке», однако еще держащем тепло допотопной печки, и довольно резво продвигающемся в направлении столицы сквозь снежный буран. Хитрый дед — водитель, заручившийся честным благородным словом юноши на предмет достаточной оплаты его услуг, пребывает в хорошем настроении, шуруя посередине единственной полосы, нимало не тревожась скопившемся за ним хвостом из фур. Он сорок лет за рулём, плевать он хотел. Ивану неловко, он чувствует себя невольным сообщником старика-разбойника.
Перед въездом в поселок городского типа Ёшкин Мох дорога становится чуть шире, и дальнобойщики, один за другим, радостно пролетают мимо, гудя и показывая жесты, что опять же, нимало не впечатляет дедка. Ваня искоса посматривает на водителя, ухватками и обликом похожего на старого дорожного чёрта и думает — а не перекреститься ли?
Ему кажется, что счастливо закончившееся глупое приключение будет теперь лишь изредка напоминать о себе внезапным ознобом или приступом стыда, но я — то знаю — он теперь вечный должник. Той, чей взгляд так пуст, а дыхание обжигает холодом.
Потеря невинности, Ванечка, должна быть хорошо и заранее обдумана — в свете того, что ты приобретешь взамен. К сожалению, понимаешь это слишком поздно. Но ничего, у тебя теперь есть я — твой персональный ангел, обращайся.
Ты — то, наверное, уже не застал те времена, когда хорошо успевающие пионэры брали двоечников и троечников «на буксир», а я их прекрасно помню, самой доводилось выступать в роли баржи. Считай, что теперь меня назначили к тебе буксиром. И зачёт нам вместе придется сдавать. Тебе — человеческий, мне — ангельский.
Предупреждаю — ангел я ещё не совсем настоящий, а так — интерн. Могу ошибаться. Впрочем, ты ни о чём таком ещё не знаешь и даже не предполагаешь. Это потом, при моей хорошей работе, зародятся у тебя смутные догадки о поддержке небесных сил. А пока — вперёд, в новую жизнь. Старая-то ведь так и осталась — под мостом, близ деревеньки Кудыкино.
44
Прежнее сползает с меня шелухой, легко и безболезненно, как и не была я чьей-то женой, подругой и матерью. Это не душа черствеет, это кончается роль. Я смотрю вашу жизнь как фильм, и всё реже что-то дрожит во мне. После меня остались вещи и фотографии — земные скорлупки, это всё вам. Мне же пребывать пока голой луковкой среди неба и звёзд.
Только роль. Всё остальное — не более чем реквизит, выданный во временное пользование.
Паяцы ближе к небесам, они — знают. Ну, или догадываются. Нам представляют жизни, а мы думаем, что театр есть просто щекотание нервных эстетических окончаний. Закроется занавес, и можно уже будет идти зарабатывать деньги или пить пиво в буфет. Мы думаем, что это и есть настоящее потому, что ощущаемо. Легко, без специальной подготовки. К великому нашему изумлению, в один прекрасный день это настоящее может потерять свой вкус и привлекательность. Перестанет вдруг привычно услаждать желудок или там сознание набором приятных ощущений. Можно, конечно, здесь от пива перейти к водке, а от денег — к большим деньгам, но вряд ли это будет радикальным средством.
А нематериальное, между тем, обладает не меньшим смыслом и значением. Просто, в одном случае нужно долго бежать и махать крылами прежде, чем взлететь, а в другом разе достаточно на попе поехать с горки.
Но! Если вдруг взлететь всё-таки удастся — какими же мелкими покажутся забавы материального обладания. Впрочем, к ним, при желании, всегда можно вернуться, и они не утратят своей невинной прелести, а ещё и приобретут. Это — как шампанское с громкой родословной закусить селёдочкой. Пробовали?