Ангел Маруся
Шрифт:
Чего ты боишься, Иван? Возвращения боли? Будешь сидеть здесь, как русский народный богатырь на печи, пока не почувствуешь в себе силы преодолеть всё? А и сиди. Мне здесь тоже нравится. Я навеваю бабе Тане приятные сны о её жизни — не о той, которая была, а о той, которая могла быть. Не о скудном существовании в период развитого социализма с его партийными ячейками, работой на полторы ставки и отсутствием секса, а о празднике, который наступает с каждым пробуждением и длится, длится…
39
Я … А что такое теперь я — в отсутствии внешней оболочки и привычного местоположения в пространстве?
Мне не нужно ориентироваться по компасу, звёздам или мху на деревьях, ждать одобрения или порицания, собирать и строить. Я — есть. Такая я буду всегда.
Песчинка, с которой начинается жемчуг в темной и сырой внутренности моллюска или берег, или дом, или — пустыня. Начало и конец всему сущему. Неделимая человеческая частица.
Душа.
Ну, Ванюша, баба Таня, отпустите меня на побывку. Обещаю — вернусь. Вы даже ничего, кроме лёгкого укола грусти ощутить не успеете, а я уже столько дел переделаю. Разные у нас времена, пространства и прочие абстрактные земные понятия. Мы с вами — как ступеньки в неизведанное, из которых я — самая верхняя.
40
А вот есть такой остров … Там прозрачное море тихо плещется в берега, и летают в небе над ним сытые морские птицы. Горы там сторожат века, а древние крепости на них — тайны. Однажды из моря, стирая ладонями пену с загорелой кожи, вышла та, чье имя — как музыка волны, накатившей на берег. Там отдыхали боги и трудились люди, облагораживая каменистые почвы. Там одиннадцать месяцев в году — лето, а жизнь похожа на исполнение желаний.
…Открывай глаза, Дашка, это я. Впрочем, глазами ты меня все равно не увидишь — так, закачается в воздухе дымка, поморгаешь — и нет её. Все равно, открывай. Пусть входит в тебя здешняя красота и делает запасы в организме на всю долгую русскую зиму. С её извечной городской слякотью, ветром, насморком и грязными машинами. Я прилетела к тебе оттуда, где наша с тобой суровая родина. Где маленький замызганный трактор переворачивает плугом несбывшиеся надежды земли, смотрит из-под руки на улетающих птиц, морщась от низкого, вровень с глазами, осеннего солнца, баба Таня. Где цепенеют в предзимье города и люди, а кошки жмутся к теплым батареям. Ничего похожего на то, что наблюдаешь сейчас ты, беспокойная человеческая пчела, собирающая мёд впечатлений по всему свету.
Солнце здесь видит плоды своих трудов так же, как море и люди — это делает их равными и избавляет от суеты, свойственной неопределенности в завтрашнем дне.
Почему же, нахлебавшись благодати других мест, мы всегда возвращаемся? В родную зону рискованного земледелия, да чего там земледелия — рискованного жизненного уклада? А если не возвращаемся, то болеем и умираем. Какое кощеево яйцо зарыто под нашими невесёлыми березками или рябинками, пугающими теплокровных своим урожаем? Чьи зелёные колдовские глаза заглянули нам в душу? Кто отравил нас небом от горизонта до горизонта? Научил счастью превращения из неведомой зверушки?
Открыла глаза, Дашка? Теперь вставай! Пошли, окунёмся в тёплые морские воды. Виталика своего не беспокой, пусть и дальше лежит, накрывшись панамкой, не нужен он нам. Помнишь, как плавали здесь два года назад — молодые и красивые, и запросто выходили из пены морской, чисто две Афродиты. Ах,
Сейчас, перебирая в себе впечатления прожитой жизни, понимаешь, что остаётся не картинка, не звук и не реакция кожных рецепторов, а — магическое переплетение вкуса и градуса, как в вине. Кто-то всю жизнь квасил бражку да месил ногами плодово-ягодные остатки, экономя и выгадывая… А есть — ягодка к ягодке, и на просвет в каждой — солнце. Старые дубовые бочки исправят ошибки молодого вина, придадут аромат и крепость.
Здесь уж каждому — свое: кому похмелье с перегаром, кому — крылья.
Дашка, хочешь я уведу тебя с собой? Мы нырнём в морские пучины, распугивая стайки разноцветных рыбёшек и вызывая понятный интерес у пучеглазых зубастых созданий, мрачно скалящихся из колышущихся зарослей и склизких камней. Проплывём мимо скелетов кораблей с ещё не найденными сокровищами и каменных памятников иным эпохам… Я покажу тебе то, что никогда не увидеть, если смотреть так, как смотрите вы, ты услышишь музыку, которую не дано слышать смертному, ты узнаешь всё и обо всём… А взамен — какая малость, всего лишь выброшенная на берег оболочка. Её найдут рыбаки…
Не пугайся, это просто небольшая подначка, улыбка прозрачной субстанции, шутка бессмертной души. Всему своё время и каждому свой срок. Это как в море — коснётся тебя что-то лёгкое и холодное, заставив на миг оцепенеть — и опять всё по-прежнему, и солнышко светит, и набегающая волна ласково покачивает, и с берега ручонками машут, машут…
Вот и тебе, Дашка, машут — собирается тёплая компания для ради продолжения нескончаемого банкета тёплым курортным вечером. На загорелых лицах радостные улыбки — ни с чего, просто жизнь хороша. Плыви к берегу, подружка, веселись. А я — туда, где яркое закатное солнце превращает небо и море в некую расплавленную неопределенность первичного вещества.
41
Кто сказал, что мне нельзя почувствовать вкус и нежность маленькой игривой волны? Тёплую шершавость песка на берегу? Солнечный ожог? Память тела остаётся где-то вне его, за горизонтом, в огромной библиотеке земных впечатлений. Там материальное становится нематериальным, чувственное — эфемерным, а земное — вечным.
Да и какая разница — где пребывать, главное — как. Не хотите извлечь из библиотеки впечатлений мелкий противный дождик в ноябре или там мокрые ноги под сиденьем общественного транспорта? Или визг тормозов за спиной? — Не хотим! Как дружно у нас получилось, прямо хор Пятницкого. Зачем тогда они хранятся на виртуальных полках? Затем, наверное, что мы их туда сами и поставили.
А вот сделаю я прощальный кружок над чудным островом, где осень-зима-весна умещаются всей компанией в один календарный месяц, помашу невидимым крылом Дарье, с ленивой улыбочкой глядящей в синее небо, и полечу-ка я дальше вокруг земного шарика. Имею полное право.
Мне кажется, что ваши сны, заполонившие собой то, что называют биосферой, тревожные и непонятные, настолько сгустили воздух вблизи земли, что стало трудно не только летать, но и дышать. Я могу поднять выше, где лёгкие сновидения птиц плавают подобно паутинкам в осеннем саду, посверкивая на солнце, или ещё выше — где нет ничего материального, даже облаков. Это может любая душа, пусть и состоящая при теле.