Ангел Маруся
Шрифт:
Или вот я — наверняка вы прониклись симпатией к моему почти истаявшему материальному. Это хорошо. Это поможет мне сделать то, что называется «приостановкой неверия». Не дабы пощекотать девичье честолюбие или получить какую маленькую пользу, а — из любви к искусству.
Если вдуматься, искусство — оно и есть выражение нематериального через материальное. Прошу прощения, если кто-то дошел до этого раньше меня, а я и не знала. Сделайте скидку на мою недавнюю заинтересованность такими вопросами.
Вообще, ангелу знать и уметь нужно многое — попробуйте-ка поработать в «небесной 911». Но, с другой стороны, и доступно нам почти всё, все секретные файлы и миллионы припорошенных звёздной пылью
45
А на земле — не за горами самый лучший, горячо любимый народами праздник Новый год. Уже сидят на крышах огромные надувные Санты, стоят в супермаркетах и банках разнаряженные ёлки, покупателям сулят бешеные скидки. Такое впечатление, что люди хотят скорее избавиться от старой, надоевшей за год, прежней жизни, нескладной и некрасивой, и нырнуть в волшебные воды реки, не делающей различий камням и пароходам.
Даже разбитое корыто плывет по ней, даже плот из пустых бутылок, любовно уложенных в сомнительного вида тару, и любому — по потребностям его. Просто коммунизм какой-то. Хотя в него мы верили только один раз, а в новую жизнь — искренне и каждый год.
Ходит по свету в первую ночь Нового года добрый дедушка Николай с мешком подарков и кладёт, кладёт их под ёлочки. И те, кого любят, получают желаемое. А добрый дедушка возвращается на родину, где и зимы-то практически не бывает, и ложится отдыхать в каменную постель, и накрывается каменной крышкой, отполированной руками и губами жаждущих чуда.
Верите ли вы в деда Мороза? А в Санта Клауса? А не хочется ли вам послать на хрен спрашивающего? Поделиться детскими разочарованиями от папиных тапочек из-под красной шубы? Или алкоголического запаха чужого дядьки? Или — ещё лучше — ненароком сползшей бороды детсадовской воспитательницы. А ещё некоторые ангажированные Морозы в своем рвении доходят до откровенного цинизма — делятся со средствами массовой информации желаниями, трепетной детской ручкой крупно выведенными на листке в клеточку. Нет! Лично я верю в Николая Угодника, когда-то я плыла по морю цвета бирюзы, за которым — его родина и гладила тёплый камень его последнего земного пристанища.
46
Мой подопечный, обплаканный и обласканный, зацелованный и закормленный мамками-няньками, накануне отметивший своё возвращение в клубе сурового стриптиза, возлежит в смятых утренних постелях с тяжёлой головушкой. С тяжёлой и дурной, по всей видимости, потому как бродят там не те мысли. Не о достойном начале новой, подаренной ему жизни, а о бесславном продолжении старой. Тянется к трубке подрагивающая рука, набирает до боли знакомый номер, бешено колотится сердце. Иван! Я вот тебе провода-то вырву! Нет, не из ревности, и уж тем более, не из чувства собственности, это мне уже не свойственно, проехали. Не могу я порой смотреть, как вы распоряжаетесь своей единственной и уникальной. Пока ещё данной вам в ощущениях. Уж лучше, дорогой мой Ванечка, давешняя стриптизная огневушка-поскакушка, исполнявшая тебе, виновнику торжества, приватный зажигательный танец. Хорошая такая девочка — отличница, спортсменка. Только что не комсомолка. Ну, да кого сейчас этим удивишь. А стриптиз — это так, из любви к искусству. Ну и к деньгам, конечно.
Я понимаю как трудно вам, мужикам, с гордо поднятой головой шагать по жизни. Раньше не понимала, а теперь — пожалуйста, прояснило. У зрителей жизненного театра неприкаянный мужчина вызывает жалость, влюбленный — скуку. Зритель вам дорог, вот и остается одно — показное смирение с вечной готовностью рвануть налево в поисках лучшей доли. Только так можно сохранить необходимый для жизни в природе статус
И ты не противься природе, Иван, не возводи излишних морально-этических конструкций, способных завалить тебя обломками при столкновении с суровой действительностью. Не давай разменять мужскую силушку богатырскую на шубки — брюлики, не для того она тебе дадена. Будь осторожен с теми, кто хочет двинуть тобой с Е2 на Е4 даже из самых лучших побуждений и никогда не позволяй поднять голову червю саморазрушения. Вот он, змей Горыныч — то ваш. Сражайтесь.
Дело твоё — пахать и защищать, всё остальное — от лукавого. Не верь, что ты ещё что-то кому-то должен. А бабы со своими штучками и запросами — они пусть как хотят, им от матушки-природы перепало гораздо больше. Они-то, змеюки, все проблемы способны решить — и свои, и твои, Ванечка. И не особенно напрягаясь, между песнями и танцами всякий час.
Женщина полноценная за спиной богатырской не прячется, разве что от скромности, из естества своего объект торговли не делает, но и задёшево не отдает. Головой ты тут никогда не выберешь, только сердцем. Ваша мужская голова — объект ненадёжный, работающий в только в парламентской совокупности. Уж извини.
Послушал мою сказку? Я тебе ещё много расскажу. Пойдём мы с тобой по жизни рука об руку, крыло о крыло. Ты интересен своим будущим, я — своим прошлым. Всё как у людей.
47
«Здравствуй, Дашка, здравствуй, милая. Вернулась? Вот и хорошо. Акклиматизировалась? Вижу — вижу, что не совсем, глаза слезятся и из носа периодически течёт. Зато загар хороший, даже наша старушенция одобрительно пощурилась на твой шоколадный пупок, ненароком мелькнувший в кулисах делового костюма. Какие планы на жизнь? Да я и не сомневалась. Что ещё делать такому экзотическому цветку в наших снегах, как не давать замерзнуть ни себе, ни другим. Наверное, планида у тебя такая — зажигательная. Нет, не планета, это все-таки скучновато — вертись и вертись по своей орбите, никакой романтики. Вот комета — совсем другое дело. Издалека красиво, а пролетит рядом — мало не покажется. Бог оградил тебя от избытков интеллекта и рефлексии, подарив сочный жизненный плод как таковой, как он есть — без горчинки и червячков. Наверное, в прошлой жизни ты была светлой праведницей, не тронувшей мирского, не замутившей тихую радость общения с небом земными соблазнами. Теперь имеешь полное право на все удовольствия — и малые, и средние. Не грусти по мне, мы ещё пошалим».
Я знаю, ты меня не забыла. Твои следы — единственные вокруг моей заснеженной могилки, и две розовых гвоздички на белом — тоже твои. Я смотрю сверху на знакомую машину, блестящим жуком ползущую по застывшим аллеям кладбища, и мне хорошо. У тебя же есть время рассмотреть зимнюю сказку за окном и подумать, что из всех присутствующих здесь на данный момент это доступно только тебе. И опечалиться. И подумать о вечном и преходящем… Но только до поворота на большак. Там нога привычно топит педаль, и взвивается из-под колес снежная, искрящаяся на солнце пыль.
Я теперь — ничья, не ваша и не наша, не мать и не жена, не подруга, не любовница, даже Ванечке я ничем не обязана. Надоест он мне своими страданиями, да и покатится колбаской. Нет больше той паутины, которую мы так старательно вьём при жизни, обрастая дружескими и родственными связями, в надежде спрятаться в трудный момент за крепкой спиной. А то для чего же еще? Из любви к плетению кружав? Я вот вам сейчас правду — матку-то как начну резать. Что мы, будучи человеками, делаем не из страха? Ну да, ну да, я знаю о чём вы подумали. А это тоже попытка спрятаться. Да еще как цинично — в партнёре.