Ангел мести
Шрифт:
– Тресси, сладкая моя, не надо так говорить. Даже думать так не стоит. Ты должна простить его.
Рид осознал вдруг, как это важно – исцелить Тресси от ненависти к отцу. Эта ненависть штормовой тучей нависала над их любовью, изрыгая молнии злобы и грозя вот-вот обрушиться смертоносным ливнем на их хрупкое счастье. Что бы ни решила Тресси, он, Рид, последует за ней, но в душе будет молиться, чтобы она нашла в себе силы простить отца.
Как иначе она сумеет когда-нибудь простить и забыть прегрешения самого Рида?
Он прижал к себе девушку и
Наконец он провалился в глубокое, неспокойное забытье. Во сне он снова шел знакомой снежной тропой к дверям лесной хижины. Демоны вернулись, и снова пахло кровью и смертью, и страшно кричала женщина – так страшно, что у него разрывалось сердце.
Рид проснулся от собственного крика и вскочил, задыхаясь и обливаясь холодным потом.
Тресси в темноте крепко обняла его, притянула к себе, согревая сонным теплом своего тела.
– Боже, помоги мне! – простонал Рид, уткнувшись лицом в ее плечо.
– Тс-с, тише, тише, – шептала она, – все хорошо, родной, это просто сон. Я здесь, ты со мной, успокойся же, успокойся.
Тресси баюкала его, как ребенка, покуда он не перестал дрожать.
Они должны выдержать и это испытание – любой ценой. Она больше ни за что не покинет Рида, но и от мести своей ни за что не откажется. Должен же быть какой-то выход из этой западни. Они его найдут, обязательно найдут.
15
Джарред Линкольншир смотрел на Тресси с нескрываемым сожалением.
– Нам будет недоставать тебя, детка. Ты уверена, что так уж хочешь уехать?
Он жестко, неприязненно глянул на Рида Бэннона – тот стоял чуть поодаль, держа в руках шляпу. Без бороды лицо его выглядело куда моложе, четко очерченный рот был упрямо сжат. Тресси рада была, что он побрился.
Рид ответил Линкольнширу таким же неприязненным взглядом. Эти двое невзлюбили друг друга с первой же минуты. Тресси втайне даже позлорадствовала по этому поводу. Поделом Риду – нечего было оправдывать неприглядные поступки человека, которого в жизни не видел! И все же, хоть англичанин и был виноват перед Розой, сама Тресси не испытывала к нему ничего, кроме глубокой благодарности.
– Чем вы собираетесь заняться? – спросил Линкольншир.
– Отправимся в Баннак, – не слишком любезным тоном вмешался Рид. – Может быть, примкнем к старателям.
– И ты хочешь тащить ее с собой? – возмутился англичанин. – Старательские лагеря – самое неподходящее место для женщины! Непосильная работа, грязь, грубые нравы. Пусть Тресси останется в Вирджинии, подождет, пока ты вдоволь не натешишься старательством. – И, не дожидаясь ответа, повернулся к Тресси: – Дитя мое, будь же наконец рассудительна! Не позволяй своим чувствам возобладать над разумом. Подумай – он ведь загоняет тебя до смерти!
Тресси поразила такая горячность. Она, конечно, знала, что Линкольншир неплохо к ней относится, но сейчас он вел себя совершенно необъяснимо – словно приходился ей отцом, а не нанимателем и отчасти
Тресси тронула его за руку, умоляюще заглянула в глаза:
– Пойми, Джарред, именно это мне и нужно – уехать подальше отсюда. Ничего плохого с нами не случится. Рид будет заботиться обо мне, честное слово!
– Пойдем, Тресси, – требовательно бросил Рид. Лицо его потемнело от гнева, но до открытой вспышки дело пока не дошло. Быть может, Рида удерживало ее уважение к Линкольнширу. Этот человек немало сделал для нее и Калеба. Удивительное дело – Тресси никогда не видела, чтобы Рид приходил в ярость, и прежде ей казалось, что его ничто не в силах вывести из равновесия.
Она хорошо помнила, как отец иногда впадал в гнев – лицо его багровело, кулаки сжимались, порой он мог опрокинуть стол или швырнуть чем-то в человека, вызвавшего его ярость. Как-то Тресси перепугалась до полусмерти, увидев, как отец, поспорив с мамой, в бешенстве сильно толкнул ее. О чем был спор, она уже и не помнила. Разгневанный мужчина – пугающее зрелище, тем более что гнев он слишком часто вымещает на женщине. Впрочем, Тресси любила отца, и даже такие случаи не могли тогда поколебать ее любовь. Нет, она не будет вспоминать об этом, возвращаясь мыслями в прошлое. Былая жизнь ушла бесследно – спасибо дорогому папочке! Неужели она никогда не сможет простить его?
Тресси очнулась, услышав безжалостный вопрос Линкольншира:
– А как же похороны?
Она охнула, прижав ко рту кулачки. Эту часть своей жизни она постаралась так прочно вычеркнуть из памяти, словно Калеб никогда и не существовал. Возвращение Рида наполнило сердце Тресси блаженной радостью, и меньше всего на свете ей хотелось развеять это блаженство. Напоминание о похоронах одним толчком швырнуло ее в невеселый реальный мир.
– О господи! – пробормотала она. – Я совсем забыла. Когда будут похороны?
– В эту субботу. На кладбище придет весь город. Тресси коротко кивнула.
– Мы останемся до похорон, – сказала она, даже не спрашивая у Рида, согласен ли он. Для нее это обсуждению не подлежало.
– Конечно, останемся, – эхом подтвердил Рид. – А пока Тресси будет жить в гостинице, то есть если ты не против.
– Да, но… – начала было Тресси.
Не дав ей договорить, Линкольншир круто развернулся и ушел прочь. Сапоги его звучно шлепали по весенней грязи, затем и этот звук стих.
– Я могла бы поработать на кухне, пока он не найдет мне замену, – вздохнула Тресси.
– Вот уж незачем, – отрезал Рид. – Так будет лучше всем, понимаешь?
Тресси понимала и спорить не стала.
В пятницу, ближе к вечеру, когда Тресси гостила у Розы в «Золотом Солнце», подруга сообщила, что у Мэгги, оказывается, есть для нее траурное платье.
Удивительно, что именно у Мэгги оказался такой благопристойный наряд, но Роза была занята делами по горло, и у нее не нашлось времени объяснять, в чем тут дело. Мэгги сегодня тоже была нарасхват, и прошло немало времени, прежде чем она поднялась наверх потолковать с Тресси.