Ангел тьмы
Шрифт:
— Обезьян? — озадаченно переспросил Эль Ниньо. — Не обезьян — хорошая одежда для хорошего человека — мне как раз! Ты не любишь ее, — изрек он, снова поднося палец к шее. Тут до меня дошло: он видел, как я дергал белый галстук-бабочку, и решил, что я терпеть не могу носить эту штуку.
— Стиви, — недоуменно спросила мисс Говард, — о чем он?
— Он видел меня у «Казино» — видел, что мне не по душе таскать эти вещи. Кажется, он сам их хочет. — Я повысил голос, обращаясь к нашему новому другу: — Хочешь этот костюм, верно?
— Хорошая одежда для хорошего человека! — закивал он, ударяя себя в грудь. — Вы дать ее Эль Ниньо, он работать на вас!
Я покачал головой:
— Но ты же не сможешь носить ее все время…
— Почему нет? — обернулась ко мне мисс Говард. —
Я секунду поразмыслил, потом кивнул:
— Да, тут, пожалуй, вы правы, точно. Но что, черт возьми, скажет доктор?
— Когда мы сообщим ему, что привлекли на нашу сторону одного из главных противников? — с улыбкой парировала мисс Говард. — Что, по-твоему,он может сказать?
Я еще раз кивнул и вдруг подумал о нашем хозяине в Боллстон-Спа:
— А мистер Пиктон? — Но мне даже не пришлось дожидаться ответа — мисс Говард посмотрела на меня, и я заулыбался: — Да, вы снова правы. Он ухохочется до смерти, а этот приятель еще заставит его побегать, это факт. Ну что ж…
Мисс Говард повернулась к аборигену.
— Хорошо, — сказала она, показывая на кузов брички. — Забирайся — и скажи, как нам тебя звать.
— Зовите меня Эль Ниньо! — объявил он, снова ударяя себя в грудь. Потом вдруг насторожился. — Я работать на вас? — спросил он, будто до сих пор в это не веря.
— Ты работаешь на нас, — заверила мисс Говард. — А теперь садись.
— Нет, нет! Не правильно так — Эль Ниньо может идти, а леди поедет.
Мисс Говард вздохнула:
— Нет, Эль Ниньо, это таккак раз неправильно. Если ты работаешь на нас, ты один из нас. А это значит, ты едешь с нами.
С таким видом, будто вот-вот взорвется, абориген исполнил на дороге маленький танец, потом запрыгнул в кузов брички со скоростью дикой кошки и встал у нас за спинами, улыбаясь до ушей.
— С Эль Ниньо работать на вас, — объявил он, — вы найтималенькую Ану! Точно!
Не вполне веря и соображая, во что мы ввязались, я хлестнул моргана, и мы направились к дому.
По дороге мы узнали всю историю жизни Эль Ниньо, которую и пересказали остальным, когда добрались до дома мистера Пиктона. Похоже, еще мальчишкой наш туземец как-то охотился с прочими мужчинами своего племени в джунглях филиппинского острова Лусон — и на них напал отряд испанцев. Старших аэта убили ради забавы, молодых забрали в Манилу и продали в пожизненное рабство. Через несколько лет Эль Ниньо сбежал от своего первого хозяина, после чего провел ранние годы своей зрелости в портовых районах и стал бродячим наемником. Он побывал пиратом, сражался в мелких войнах по всему Южно-Китайскому морю, а в итоге вернулся в Манилу, где и был арестован за карманную кражу. Испанский магистрат приговорил его к пожизненным каторжным работам — но тут вмешался старший сеньор Линарес, чиновник дипломатической службы, и дал туземцу шанс отработать свой «долг» перед Испанской империей в качестве слуги дома. Услышав все это, я не мог не вспомнить свой собственный опыт с доктором Крайцлером — и схожее прошлое быстро наладило связь между мной и нашим новым компаньоном.
Оригинальности ему было не занимать, тут и говорить нечего: все в доме мистера Пиктона сочли его странное сочетание мужественных манер и кроткой, почти детской доброты одновременно забавным и умильным. Например, когда он встретил Сайруса, то повел себя весьма трогательно и в то же время довольно комично. Он серьезно, уважительно поклонился, и был поражен, когда большой человек — который, похоже, представлялся ему каким-то оракулом — вдруг протянул ему руку. Тот факт, что «Мистер Мон- роз»(как Эль Ниньо всегда называл его) жил среди белых как равный — носил ту же одежду, что и они, ел ту же еду и спал с тем же удобством, — похоже, стал для аборигена знаком того, что он обрел некое высшее тайное знание, и Эль Ниньо принялся строить свое поведение на манер моего большого молчаливого друга. Что, понятно, было делом непростым для такого разговорчивого и живого малого.
Впрочем, ничто из этого не давало нам никаких подсказок насчет того, что же делатьс новым союзником. На тот момент нам
Информация же, доставленная нами с мисс Говард из Стиллуотера, была должным образом зафиксирована на грифельной доске в гостиной мистера Пиктона. Потом мы переместились на заднее крыльцо, дабы обсудить важность рассказанного. Вовсе не удивительно, что миссис Мюленберг не знала всех подробностей дела Хатч, поскольку жила в другом городе, и заведовало им управление другого шерифа — шерифы же маленьких городков обыкновенно были еще меньше склонны к сотрудничеству и общению друг с другом, чем полицейские участки в Нью-Йорке. Относительно же отказа бедной женщины дать показания мистер Пиктон заверил нас, что потеря невелика — поскольку местный Соломон округа Саратога, судья Чарлз Г. Браун, был ярым приверженцем рассмотрения каждого дела по его существу, и почти наверняка не допустил бы до сведения жюри присяжных никаких необоснованных заявлений относительно неких событий десятилетней давности. То же было справедливо и в отношении всей работы, проделанной нами в Нью-Йорке, которая, как решительно напомнил нам наш хозяин, даже не привела к официальному полицейскому расследованию. Делу об убийстве детей Либби Хатч предстоит ограничиться только этим — а рассказ миссис Мюленберг лишь поможет нам лучше понять личность женщины, с коей мы имеем дело. В этом отношении он предоставлял дальнейшее подтверждение (хоть в нем и не было особой нужды) того, насколько умна наша противница. Доктор объяснил нам, что маленькая теория миссис Мюленберг о том, как Либби убила ее сына, Майкла, — история, которая кому-то могла показаться всего лишь бредом полуобезумевшей от горя женщины, — скорее всего была верной: такое вещество, как яд, будучи принято кормящей женщиной, действительно может через ее молоко быть передано любому ребенку, которого она кормит. В пакетике же с черным порошком, найденном миссис Мюленберг в комнате Либби вместе с мышьяком, по мнению доктора, был, пользуясь его терминологией, carbo animalis purificatus,то есть по-латыни — «очищенный животный уголь». Прочему миру это вещество известно под именем «черной кости», его повсеместно используют как противоядие при множестве отравлений, включая мышьяк. Вероятно, Либби держала его под рукой на случай, если вдруг от нетерпения сама примет слишком большую дозу. А ответ на вопрос, зачемона сделала то, что сделала, мы все уже знали: маленький Майкл Мюленберг совершил смертельную ошибку, дав понять, что Либби не особо наделена материнскими талантами, и вместо того, чтобы просто признать это и попытаться найти себе в жизни другое занятие, убийца сфабриковала ситуацию, в которой производила впечатление героини, старающейся спасти ребенка, — на самом деле его убивая. Ту же схему мы уже обнаружили в случае с «приемными» детьми Либби, а также с младенцами в «Родильном доме»: эта женщина предавалась своему зловещему занятию намного дольше, чем любой из нас — кроме, конечно, доктора — подозревал или мог допустить.
Но все же в печальном рассказе миссис Мюленберг быламаленькая деталь, оказавшаяся полезной подсказкой: если Либби Хатч нанималась на работу кормилицей, значит, она сама должна была когда-то родить. Если Либби не солгала в виденных нами больничных анкетах насчет своего возраста и сейчас ей было тридцать девять, то в 1886 году ей было двадцать восемь, а этот самый ее ребенок мог оказаться любого возраста, от младенца до моих лет — однако ее появление у Мюленбергов в одиночку, указывало на то, что он, скорее всего, был уже мертв (что никого из нас нисколько не удивляло). Но живым или мертвым было это дитя, где-то должно было иметься какое-то свидетельство его или ее существования.