Ангел
Шрифт:
С затаённой обидой Он говорил о нас, о людях; говорил о других неведомых существах, что жили и живут под другими Солнцами. Хотя наш пращур и не мог знать истинной причины Его печали и гнева. Чем маленький человек мог так не угодить Великому Духу, так огорчить Его, способного одним дыханием разрушить гору, Пра так и не сказал. Только горько смеялся в ответ на вопросы предка…
Лишь нас и выбрал Он в День своего Огненного рождения, потому что наш предок, как сказал нам Пра, был единственным из видевших Его, но не умершим от страха. Подобравшим горячий и источавший слёзы Камень, и принесшим в стойбище, где шаман рода по его приказу зарезал оленя и несколько дней творил благодатное колдовство над узилищем Пра. Тынух чувствовал «душу» Камня, что молила его об укрытии «от глаз людских и ока неба». А потому долго,
А говорил с ним и всё спрашивал храбрый наш пращур Тынух в тот День лишь о далёких мирах и Его собственном величии…
И удивился, возликовал тогда Хаара предку, и избрал тогда Он наш род, как Род Хранителей Сердца Его. Наделил род даром Удачи и длительного благоденствия. И завещал нам в День Великий, что «придёт со странным снегом после смерти девственницы, и когда вода в реке отдаст людям кровь грязную, кровь больную и опасную»… Завещал Он в тот же день немедля разбудить Его, освободить из плена тёмного, но не звать, не оставлять нигде и не беспокоить Камень. А отнести Камень к месту, что зовётся Дууй-хурт. И оставить там среди поляны, на которой растут красные низкие растения, что и зимой не умирают под снегом… Ибо только там, где так быстро и страшно родили Его над Землёю острые и могучие звёзды, и где нашёл его Тынух, Он восстанет в силе своей и величии, когда род возлюбленного Им Тынуха исполнит данное Ему Слово»…
…Лишь только сейчас, сопоставив эти три события — смерть девушки, колючие иглы необычного «снега» и утреннее происшествие с рыбой — Кафых перепугался не на шутку и понял, что сегодня, именно сегодня — это и был тот, предречённый, День. И все напасти, все неприятности, свалившиеся за последнее время, были ничто иное, как свидетельство того, что День этот вот-вот настанет…
А он-то и не смог догадаться, за суетою повседневности и от расстройства забыв напрочь о Пророчестве… Проморгал, к своему стыду, прошляпил… Хорошо, что шаман у них всё же хороший, не пьяница, не полный дурак… Пра не простил бы ему и роду, если б такой день он, болван эдакий, пропустил…
Всё то время, пока в тесной расщелине топтались, поднимая и осторожно, по настоянию отца, выносили прочь из мрака поросший мхом какой-то большой комок, лежавший на заботливо сложенных высокой чашей камнях, Кафых нетерпеливо приплясывал и дрожал. Лишь когда на стылую землю, кряхтя, Ячкык и Туйрхур опустили нечто бесформенное и неприглядное на вид, он почти взял себя в руки, чтобы приступить к самому главному…
…Кафых отогнал всех прочь, кинулся к огромному, толстому свёртку, что извлекли из освобождённого пролома вдвоём его сыновья, как кокон невиданного насекомого. Осмотрел тщательно, смахивая осторожно с него престарелые мхи, трясущимися руками выхватил нож и самолично стал разрезать почти сопревшие, некогда крепкие жилы, стягивающие шкуры вокруг этой скрытой под ними ценности. Шкуры давно перепрели. Рванул на себя полуистлевшие, затхло и кисло пахнущие, липкие от раскисшей уже в густой кисель смолы гнилые лоскуты, густо перемешанные с выпавшими из них ломкими волосками. Потом обнажил он почти чёрные от влаги и старости прошедших лет лохмотья берестяных листов. Кроша и растирая их враз ставшими непослушными и потными ладонями, Кафых освобождал торопливо и взахлёб то, чему сегодня надлежало, наконец, явить себя этому крохотному и жалкому, против силы Небес, миру…
…Когда последние куски и крошки трухлявых останков ставшей совсем рыхлой коры упали на землю, весь перемазанный остатками «кокона» и тягучей смоляной жижей глава рода обнаружил, что под ними скрывалось подобие грубого чёрного холста. Холста, отчего-то лишь едва-едва тронутого грибком от тесного соприкосновения с сырой субстанцией верхней «упаковки», но не ветхого. Он, благоговея и с гулко стучащим сердцем, весь покрывшись холодной испариной, сопя и приоткрыв рот, начал медленно и торжественно разворачивать последнее «одеяние». Под которым уже совсем явственно чувствовался плотный, крепкий своими округлостями предмет. Зачарованно наблюдавшие за всем этим действом сыновья, казалось, даже не дышали. Выпучив глаза, они робко топтались в сторонке, вытянув шеи и вцепившись в одежду друг друга, словно черпая таким образом уверенность в своём испуганном единении.
Но когда на свет появилось отливающее странным серебристым металлом «яйцо», размером с крупную лосиную голову, среди них прокатился потрясённый вздох изумления. Не ведая и не понимая до этого, зачем они разбирали склон лесной скалы, подчиняясь лишь указанием сильно взволнованного, почти разгневанного отчего-то отца, теперь они были изумлены и словно обрадованы его находке. В их глазах отражалось какое-то неосознанное торжество. Словно они, помимо своей воли, оказались причастны к чему-то великому, нетленному. И хотя они не знали истинного величия найденного, по внешнему виду раболепно разглядывающего предмет главы они поняли и решили, что действительно нашли нечто удивительно ценное, чему мало есть достойного для сравнения в целом свете. И что право владения каким-то неведомым образом было закреплено за их родом очень давно. Уж больно точно привёл их к этому месту отец, словно знал о нём всю свою долгую жизнь. Несмело и осторожно вынул Кафых из плена растерзанного «кокона» этот предмет, и не удержался, прижал его благоговейно к груди. Замер, уйдя мыслями в безмолвные благодарные речи…
…Обратный путь для них будет нескор. Требовалось непременно выполнить волю Пра и отнести его к указанному Им месту. А потому Кафых немедля послал самого старшего и среднего из своих сыновей домой за провиантом и кое-какими вещами для всех. Путь предстоял неблизкий, и пускаться в него неподготовленными было глупо. А поскольку нести с собою в становище Великий Камень, который, очевидно, и покоился внутри «яйца», либо идти с ним ещё куда-либо, кроме как исключительно к урочищу, пророчество и наставления самого Хаара запрещали, то глава рода решил: ждать возвращения детей именно здесь. Чтобы отсюда ж и тронуться в далёкий путь.
Он, не выпуская из рук драгоценной находки, приказал сыновьям разбить временное пристанище, собрать хороший костёр, и вообще, — подготовиться к «холодному» ночлегу; после чего устало и с чувством исполненного долга присел, обнимая и баюкая руками Хранилище, и закурил смесь табака и чейрын-травы. Потом устроился поудобнее на срубленном лапнике, прислонился спиной к скале, закрыл мечтательно и глаза и, раскачиваясь телом, предался своим размышлениям и воспоминаниям о том, что говорил ему его прадед. Обо всём удивительном, творящемся за тонким Небесным Одеялом; о том, что живущие под ним люди так и не знают толком ничего о величии и странностях другого, такого незнакомого им, мира…
…Я чувствовал себя так, словно участвовал в конкурсе верёвок. Витых, скрученных, перевитых, распущенных и завязанных в морские узлы. И занял исключительно первые места во всех номинациях. Никогда ещё со времени своей «новой» жизни мне не довелось испытать неприятных ощущений. Это было первым, и походило на то, как если б меня прокрутили с неделю в центрифуге. Меня немного шатало, ломило всё моё тело. Голова вытворяла такие выкрутасы, словно ей играло в футбол стадо неумелых слонов, больше топтавшихся по мячу, чем пинавших его.
Правда, спустя буквально полторы минуты, как мне показалось в своём субъективном ощущении времени, всё это начало пропадать, и я внезапно обнаружил себя стоящим перед кучкой насмерть перепуганных бедолаг, взиравших на меня с разных точек своего песчаного «ложа». Насколько я мог судить, их отправило в «разлёт» в момент моей материализации, а потом я ещё какое-то время брёл уже прямо на них. Не знаю, не помню я этого, однако если это именно те, кто мне нужен, значит, на свете всё не так уж плохо технически устроено. Очевидно, волшебство, если можно так назвать всё, что меня окружало с первых секунд появления в этом времени, работало куда точнее и безотказнее живущей самостоятельной, но непонятной даже её создателям жизнью, земной техники. И меня швырнуло прямо к цели. Слава Богу, что не настолько точно, чтобы приземлиться им ногами прямо на головы. И вот ещё одна странность — после того, как я побывал внутри сферы, у меня осталось подсознательное ощущение того, что она теперь «завязана» на меня так же, как и всё остальное, что я имел или к чему прикасался. Как верный пёсик, — стоит только свистнуть…