Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»
Шрифт:
Такое понимание красоты и красивого, прекрасного оставалось традиционным для Руси во все времена, и, например, гораздо уже позже, в XVI веке, известный инок-богослов, старец Троице-Сергиева монастыря Артемий призывал “помышлять” окружающие нас “видимые доброты” (то есть зримую нами красоту) как “невидимаго благолепиа изображениа”. При таком подходе к эстетическому душа русского народа – на протяжении столетий после Крещения Руси – неизменно воспринимала прекрасное прежде всего как “хорошее”, “доброе”, “благое”, подобное христианской благой вести святого Евангелия.
Именно поэтому стремление к духовно прекрасному всегда оставалось характернейшей чертой и русской церковной жизни, и русского церковного искусства. И недаром именно такую Красоту – как отражение божественного доброго начала во вселенском бытии, Красоту как по-христиански понимаемое Добро – и провозглашал еще в XIX веке “спасительницей” мира точнейший выразитель национального самосознания России Ф. М. Достоевский.
Однако еще важнее здесь то, что для
66
Диакон Георгий Малков. Несколько слов о красоте . Содержащаяся в приведенном фрагменте статьи выдержка из письма Ф. М. Достоевского приведена по следующему источнику: Достоевский Ф. М. Письма. Т. 1. М., Л., 1928, с. 142.
Закончу свои размышления по поводу красоты в искусстве и литературе фрагментами из книги современного автора, школьного учителя литературы Н. А. Лобастова «Записки сельского учителя» [67] . Он обращает внимание на то, что уже Н. В. Гоголь (в последние годы своей жизни) пересмотрел взгляд на искусство и литературу и пришел к выводу, что они могут отвлекать человека от главного – встречи с Богом:
«В “Выбранных местах из переписки с друзьями” (последнее крупное произведение писателя, увидевшее свет в 1847 году. – В. К.) Гоголь указывает уже на служебное, вторичное положение искусства в жизни – служить незримой ступенькой к христианству, так как современный человек не в силах встретиться прямо со Христом. Искусство для Гоголя – лишь отблеск небесной красоты. В беседе с русскими художниками в Риме он говорил: “Чистая, истинная красота – хвала Богу на земле”. Этим и определяется для Гоголя ценность писательского дела […].
67
Лобастов Н. А. Записки сельского учителя. Часть I. – М.: Региональный общественный фонд изучения наследия П. А. Столыпина, 2018.
Гоголь так хотел написать свою книгу, чтобы из нее путь ко Христу был ясен для каждого. Напомним его слова, сказанные по поводу сожжения второго тома в 1845 году: “…бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого”. Пути эти, понял Гоголь, даны не в литературе, а в Церкви. И он вошел в Нее» [68] .
Далее Н. А. Лобастов переходит к Ф. М. Достоевскому: «Да, содержание любого искусства – эстетика, красота. Но эстетическое начало полно трагических противоречий. Истинная красота – от Бога; это выражение Самого Духа Святого; это Сам Иисус Христос. И именно эта Красота в конце концов “спасет мир”. А красота в жизни людей и в искусстве – “страшная и ужасная вещь”, где “все противоречия вместе живут”, где “диавол с Богом борется, а поле битвы – сердце человека”. Эстетическое начало не приводит автоматически к нравственному, и в этом опасность подмены религии культурой. Всё свое творчество Достоевский направил на то, чтобы в художественной форме озвучить простую истину: без Христа нет ни искусства, ни экономики, ни свободы» [69] .
68
Там же, с. 466.
69
Там же, с. 282.
Писатель, который перестает чувствовать Бога, утрачивает способность воспринимать красоту, мир начинает воспринимать в черных красках как некий хаос, совокупность разных безобразных форм. В этой связи можно вспомнить удивительные слова блаженного Августина: «Господь Сам знает, где, когда и что надлежало сотворить, ведая, сходством или несходством каких частей Он образует красоту целого; тот же, кто окинуть взором целого не может, поражается кажущимся безобразием части».
Еще раз об эстетике: взгляды К. Н. Леонтьева
Сама жизнь лучше, чем наша литература. Всё у наших писателей более или менее грубо: комизм, отношения к лицам; даже «Война и мир», произведение, которое я сам прочел три раза и считаю прекрасным, испорчено множеством вовсе не нужных грубостей.
Эстетизм
Наш известный русский мыслитель Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891) был эстетом во всем. Он был не «профессиональным» специалистом в области эстетики подобно литературным или театральным критикам, искусствоведам или музыковедам. Он был эстетом по своей природе, духу. Для того чтобы прийти к такому выводу, даже не надо глубоко погружаться в мир его произведений. Он был эстетом хотя бы потому, что был художником, художником слова. Леонтьева просто хочется читать, наслаждаясь его слогом, точностью выражения мысли, образностью. Как разительно он отличается от скучных профессоров, нудно излагающих нам абстрактные метафизические истины той же самой социологии эзотерическим языком, более похожим на «эсперанто», чем на русский. Василий Васильевич Розанов, друживший с Константином Николаевичем, будучи сам эстетом, любителем изящного и острого слова, писал Леонтьеву: «Ваш язык, сухой, точный, как бы сталью подрезывающий каждый предмет и подводящий под него пленку именно нужной толщины… меня безмерно приковывал, и я множество страниц перечитал по многу раз, именно ради языка, любуясь им» [70] . Биографы Леонтьева также обращают внимание на его так называемое «бытовое» эстетическое чувство. Он был очень чуток к разным проявлениям красоты в окружающей его обстановке и людях. Наоборот, очень болезненно реагировал на беспорядок, неопрятность, банальную грязь. Оценка Леонтьевым нового человека, попадавшего в поле его зрения, начиналась с оценки его внешнего вида, поведения, культуры речи. К некоторым людям у Леонтьева возникала чисто эстетическая неприязнь, которую иногда воспринимали как проявление снобизма. Лишь один пример: отношения К. Н. Леонтьева с известным издателем и журналистом консервативного направления М. Н. Катковым. У них на почве издаваемого Катковым журнала были постоянные деловые отношения. Но в редакции журнала Константин Николаевич не любил бывать, т. к. там была серость и грязь. Да и внешний вид самого издателя оставлял желать лучшего.
70
Неизданные письма В. В. Розанова к К. Н. Леонтьеву // Литературная учеба. № 6, 1989, с. 27.
О красоте социального мира
О чем бы Леонтьев ни писал, он всегда прибегал к эстетическим оценкам. Леонтьев специально подчеркивает, что так называемый «вторичный», или «отраженный» мир его интересует во вторую или третью очередь. «Отраженный» мир – мир искусства (изобразительного, музыкального, театрального, литературного). Конечно, Леонтьев проявляет интерес к искусству, но, как говорится, «постольку-поскольку». Главным объектом его эстетического интереса выступает «первичный», или «живой» мир. Прежде всего, социальный мир, причем рассматриваемый в его движении, развитии. Эстетическим оценкам у Леонтьева подвергаются цивилизации, государства, монархи, военные начальники, другие великие исторические личности, литературные произведения, войны, церковные службы и храмы, одежда, здания, народное художественное творчество и т. п.
Социальный мир Леонтьев воспринимает как пеструю картину, разные части которой дополняют друг друга и в то же время создают контрасты. Социальный мир в глазах Леонтьева имеет полюса, в нем порядок и гармония сочетаются с хаосом, он подвижен, периоды относительной стабильности чередуются с катаклизмами и взрывами. Знатоки Гегеля сказали бы, что это мир диалектических противоположностей, но сам Леонтьев не любил Гегеля и слово «диалектика» предпочитал не использовать. Леонтьеву было несложно воспринимать эстетически социальный мир, поскольку он уподоблял его живому организму.
Красота у К. Леонтьева не есть некая застывшая мещанская «красивость». Такая «красивость» у него ассоциировалась с «нирваной» или смертью. Это уже в ХХ веке декаденты начали смаковать красоту смерти. Доживи Леонтьев до этих времен, он назвал бы такую эстетику сатанинским извращением. Для настоящей жизни, по Леонтьеву, нужно что-то «более горячее и привлекательное, чем… кроткая, душевная “Нирвана”. А горячее, самоотверженное и нравственно привлекательное обусловливается непременно более или менее сильным и нестерпимым трагизмом жизни» [71] . В картине живого мира всегда должны соседствовать светлые и темные цвета. Некоторые представляют себе социальный идеал как мир абсолютной любви, счастья, милосердия, добра. Такого не может быть по многим причинам, в том числе по эстетическим. Гармония, о которой многие привыкли говорить по привычке, предполагает сосуществование светлого и темного, добра и зла, милосердия и бессердечия, богатства и бедности, красоты и уродства, любви и ненависти, сострадания и эгоизма, войны и мира. Такова реальная гармония социальной жизни. О том, что такое красота, Леонтьев начал думать еще в молодости. Примерно в двадцатилетнем возрасте он написал роман «В своем краю», где дал чеканную формулу: «Красота есть единство в разнообразии» [72] . В последующие сорок лет жизни эта формула не претерпела принципиальных изменений, она лишь конкретизировалась деталями и примерами из реальной жизни.
71
Леонтьев К. Н. О всемирной любви // Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 8. М., 1912, с. 193.
72
Чем больше развивается человек, писал Леонтьев в своем романе, тем больше он верит в прекрасное и тем меньше – в полезное.