Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

Катасонов Валентин Юрьевич

«Сама жизнь лучше, чем наша литература»

Выше мы уже говорили о взглядах Ф. М. Достоевского на красоту и соотношение эстетики и этики. К. Леонтьев был знаком с Федором Михайловичем, они несколько раз встречались. По большинству вопросов мнения этих двух русских мыслителей совпадали. Но были и разногласия. Так, К. Леонтьев без особого трепета перед авторитетом Ф. М. Достоевского называет его «мрачным» писателем, намекает на отсутствие эстетического начала в его романах. Но эта мрачность художественного творчества Достоевского парадоксально соответствует выводам самого Леонтьева, который констатировал, что мир начинает умирать, а умирание у него всегда сопряжено с утратой красоты.

Если исходить из формулы «красота спасет мир», то в этом спасении должны участвовать писатели, художники, поэты, музыканты. Но, по мнению Леонтьева, они этого почти не делают или делают крайне плохо. Конкретно он это показывает на примере многих произведений русской литературы XIX века. Он критикует даже таких авторитетов

русской литературы, как Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой. Все они, по мнению Леонтьева, чрезвычайно увлеклись обличением русской жизни, смакуют ее уродства, специально выискивают грязь. Отсутствие положительных героев и красоты в литературных произведениях порождает у читателей уныние, утрату бодрости, веры сначала в себя, а потом и в Бога. Русские писатели, по убеждению К. Леонтьева, слишком принижают жизнь, под предлогом «объективизма» и «реализма». В отличие, скажем, от французов, которые бросаются в другую крайность: приподнимают ее на каблуки и ходули. «Сама жизнь лучше, чем наша литература. Всё у наших писателей более или менее грубо: комизм, отношения к лицам; даже “Война и мир”, произведение, которое я сам прочел три раза и считаю прекрасным, испорчено множеством вовсе не нужных грубостей» [73] . Мелочности реализма и искушения заняться обличениями «пороков» русской жизни, по мнению Леонтьева, избежал лишь А. С. Пушкин. Для Константина Николаевича Пушкин был великим поэтом, прежде всего потому, что он был великим эстетом.

73

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба // Литературное наследство. – М., 1935, с. 463.

О соотношении эстетического и этического критериев

Я уже писал о «натуралистической социологии» К. Леонтьева, раскрыв ее основные положения. Одно из них звучит так: «Эстетический критерий как универсальное и самое точное средство оценки». Для Леонтьева эстетический критерий оценки социальных явлений, процессов, событий выше, чем критерий этический. Этические нормы, по мнению Леонтьева, вообще имеют очень ограниченную сферу применения – межличностные отношения. Они не пригодны для оценки государства, политики, отношений между большими социальными группами и т. д. В то же время этический критерий, по мнению Леонтьева, универсален. Он годится для оценки всего того, что имеется в мире природы – как неживой, так и живой (органической). Кроме того, он полностью применим для мира социального. Более универсального критерия, как говорит Леонтьев, человечеству не известно. Эстетический критерий предполагает использование таких понятий, как «прекрасное» и «безобразное», «красивое» и «уродливое», «гармоничное» и «хаотичное».

Правда, есть еще религиозный критерий, но о нем Леонтьев вспоминает довольно редко. Как человек верующий, он прекрасно понимает, что именно этот критерий является высшим. В принципе эстетический критерий не противоречит критерию религиозному: с Богом ассоциируется всё красивое, прекрасное, гармоничное. С его антиподом (в христианстве – дьяволом) связано всё безобразное, уродливое, хаотичное. Но поскольку в мире много религий, то использование религиозного критерия в мировом масштабе, по мнению Леонтьева, затруднено. Эстетический критерий более универсален, он понятен любому человеку независимо от его расы, национальности, вероисповедания. В Леонтьеве сосуществуют два очень ярких и сильных чувства – религиозное и эстетическое. Но долгое время эстетическое чувство было сильнее религиозного, поэтому на первый план (по крайней мере, в его творческой деятельности, а не в личной жизни) выходил именно эстетический критерий.

О примате эстетического начала над этическим Леонтьев говорил при каждом удобном случае. Мысль Константина Николаевича предельно проста: будет красота – будет и мораль. Уходит красота, уходит и мораль. «Где много поэзии, – писал он Иосифу Фуделю, – непременно будет много веры, много религиозности и даже много живой морали» [74] .

Отношение к эстетическим взглядам К. Леонтьева было неоднозначным среди представителей русской мысли. Некоторые даже называли эти взгляды «аморализмом» [75] . Н. А. Бердяев, в частности, полагал, что эстетизм Леонтьева далек от русской традиции, происходит от западного романтизма с его культом силы, аристократизма, рыцарства, любви и поэзии. А западный романтизм, в свою очередь, имеет свои корни в католичестве и протестантизме. Западный романтизм чужд русской культуре и Православию. Отчасти Бердяев прав. Леонтьев не похож ни на славянофилов, ни на русских религиозных философов и писателей второй половины XIX и начала ХХ века, в творчестве которых доминирует не эстетическое чувство, а чувство сострадания «бедным и униженным». Но парадокс заключается в том, что Леонтьев везде повторяет мысль о спасительной миссии России, делает всё от него зависящее для того, чтобы Россия укреплялась. По внутреннему духу он был более русским, чем некоторые наши религиозные философы, которые

заразились вирусом западного либерализма. К таковым, в частности, можно отнести того же Бердяева (раннего; позднее, в эмиграции он стал изживать свои либеральные пристрастия).

74

Леонтьев К. Н. Письмо к И. Фуделю // Русское обозрение. № 1, 1895, с. 272.

75

См.: Журавлева А. В. «Эстетический аморализм» К. Н. Леонтьева: pro et contra // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. № 3, 2017.

Еще более нелицеприятными оказались оценки С. Л. Франка. Он называл эстетические взгляды Леонтьева «эстетическим изуверством», «эстетическим фанатизмом». Некоторые критики К. Леонтьева сравнивали его с Ф. Ницше. Не только в связи с некоторым (внешним) сходством их взглядов на мораль, но и по причине того, что для «сверхчеловека» Ницше эстетика относилась к высшим ценностям. Впрочем, сходство лишь внешнее. Для «сверхчеловека» Ницше «бог умер», а у Леонтьева Бог оставался высшей, абсолютной ценностью. Бог у Леонтьева и есть источник красоты.

«Эстетическое зрение» как способ восприятия социального мира

Леонтьева крайне удивляет то обстоятельство, что в XIX веке все стали смотреть на мир исключительно через «очки», называемые «наукой». Эти «очки» искажают действительность, порой до неузнаваемости.

Леонтьев с большим сожалением признает, что человек отвык от прямого эмпирического восприятия мира, основанного на эстетическом чувстве. По мнению Леонтьева, эстетический факт не менее достоверен, чем факт научный. Леонтьев рассуждает следующим образом: «Если никого не возмущает утверждение, что жасмин пахнет лучше смазных сапог или что олень и лев красивее свиньи и вола, то отчего, недоумевает К. Леонтьев, так трудно принимается публикой аналогичное утверждение: Вронский в “Анне Карениной” изящнее, прекраснее, благовиднее того профессора, который спорит с братом Левина» [76] .

76

Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба // Леонтьев К. Н. Собр. соч. в 9 тт. Т. 3. – СПб, 1913, с. 41.

По мнению Леонтьева, христианство может оказаться недоступным для многих людей, но способность эмпирического восприятия красоты дана любому язычнику. Леонтьев полагает, что эстетическое чувство имеет определенную автономность от чувства религиозного, в том числе христианского. Языческое отношение к красоте «настолько же не противоречит всеобщему христианству, насколько общие физиологические свойства животных, их дыхание, движения и т. д. не противоречат их сравнительной эстетике… И потому христианин, оставаясь христианином вполне, может рассуждать и мыслить вне христианства, за его пределами о сравнительной красоте явлений точно так же, как может он мыслить о сравнительном законоведении или ботанике» [77] .

77

Леонтьев К. Н. Мое обращение и моя жизнь на св. Афонской Горе. Моя литературная судьба. – М.: Директ-Медиа, 2014, с. 76.

Для современного человека представление Леонтьева об эстетической оценке социальных явлений, наверное, труднопонимаемое. Сегодня наши граждане, живя в мире телевидения и интернета, привыкли обсуждать и оценивать события, происходящие не только в России, но и во всех уголках земного шара. Порой по несколько событий за день. А давайте задумаемся: как мы оцениваем эти события? В половине случаев это оценки экономические, в другой половине – нравственные. А часто ли мы прибегаем к другим критериям оценки? К религиозно-духовным и эстетическим? Крайне редко. Я против абсолютизации эстетического критерия (чем грешил Леонтьев), но думаю, что эстетическое восприятие мира усилило бы нашу способность видеть и понимать социальный мир, сделало бы его более «объемным».

Приведу фрагмент из работы Леонтьева «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения», раскрывающий значимость «эстетического зрения» для социолога:

«Шапка-мурмолка, кепи и тому подобные вещи гораздо важнее, чем вы думаете; внешние формы быта, одежды, обряды, обычаи, моды – все эти разности и оттенки общественной эстетики живой, не той, т. е. эстетики отражения или кладбища, которой вы привыкли поклоняться, часто ничего не смысля, в музеях и на выставках, – все эти внешние формы, говорю я, вовсе не причуда, не вздор, не чисто “внешние вещи”, как говорят глупцы; нет, они суть неизбежные последствия, органически вытекающие из перемен в нашем внутреннем мире; это неизбежные пластические символы идеалов, внутри нас созревших или готовых созреть…» [78]

78

Леонтьев К. Н. Славянофильство и грядущие судьбы России. – М.: Институт русской цивилизации, 2010, с. 267.