Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

Катасонов Валентин Юрьевич

– Уж и доказано?

– Она совершенно ни к чему не служит. Эта кружка полезна, потому что в нее можно влить воды; этот карандаш полезен, потому что им можно всё записать, а тут женское лицо хуже всех других лиц в натуре. Попробуйте нарисовать яблоко и положите тут же рядом настоящее яблоко – которое вы возьмете? Небось, не ошибетесь. Вот к чему сводятся теперь все ваши теории, только что озарил их первый луч свободного исследования».

Откуда такие оригинальные воззрения Варвары Петровны на красоту и эстетику? Судя по роману, дама она начитанная. Могла подпитываться нигилистическими идеями Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Д. И. Писарева.

Последний из них написал большую статью «Реалисты» (1864), в которой доказывал, что эстетика – «пережиток прошлого», тормозящий «прогресс» [58] . «Эстетика и реализм, – говорит Писарев, – находятся в непримиримой вражде между собой… реализм должен радикально истребить эстетику, которая в настоящее время отравляет и обессмысливает все отрасли нашей научной деятельности… эстетика есть самый прочный элемент умственного застоя». А вот еще цитаты из работы: «Эстетика, безотчетность, рутина, привычка – это всё совершенно равносильные понятия. Реализм, сознательность, анализ, критика и умственный прогресс – это также равносильные

понятия, диаметрально противоположные первым». Всю русскую художественную литературу, включая Пушкина и Гоголя, Писарев предлагал отправить на помойку как совершенно бессмысленную и ненужную «эстетику» [59] .

58

Борьбе с эстетикой посвящены также статьи Писарева «Пушкин и Белинский», «Разрушение эстетики», «Посмотрим!» (1865).

59

См.: Кузнецов Ф. Ф. Публицисты 1860-х годов // Глава «Разрушение эстетики» .

Как мы уже не раз говорили выше, многие по недоразумению воспринимают эстетические идеи Достоевского в виде формулы «Красота спасет мир». У нигилистов формула противоположная: «Красота мир губит». Очевидно, что не верна ни та, ни другая формула. Д. И. Писарев себя и своих единомышленников называл «мыслящими реалистами». На самом деле они самые банальные нигилисты в духе Петра Верховенского.

«Братья Карамазовы»

В своем последнем романе «Братья Карамазовы» (1880) Достоевский уделяет теме красоты и эстетики большое внимание. Один из главных героев романа Дмитрий Карамазов (один из трех братьев) выражает настороженно-негативное отношение к красоте: «Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, и определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Иной высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы… Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота?.. Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Чаще всего современные литературоведы вспоминают лишь последние слова – о битве дьявола с Богом за человека. А мысли Мити Карамазова о красоте содомской и красоте вышней не менее важны и интересны. Красота – важнейшая и сложнейшая проблема человеческого бытия, такая же, как например, свобода. Обратим внимание на то, что Дмитрий называет красоту вещью “неопределимой”. Она неопределима лишь для духовно слепых людей. А поскольку сегодня такая слепота стала массовым явлением, то о красоте начинают спорить. То, что одним кажется красивым, другим кажется уродливым и безобразным. И наоборот. Разве мы не сталкиваемся сегодня с такими спорами? – Особенно часты они среди интеллектуальной элиты общества. Границы представлений о красоте и безобразии явно размываются в эпоху постмодернизма в искусстве и литературе.

Красота как таковая не спасает мир, но она может содействовать нашему спасению или, наоборот, подталкивать человека к гибели. Всё зависит от того, на какую красоту человек отзывается. В «Дневниках писателя» и записных книжках Достоевского мы находим ряд мыслей самого Федора Михайловича о двух видах красоты. Земная красота может быть в лучшем случае отблеском горней красоты, а в худшем – искусной подделкой дьявола. А горняя красота есть красота Христова. Об этом у него есть запись в подготовительных материалах к роману «Бесы».

В то же время Достоевский дает ясное указание на то, чт'o для него истинная красота: «Мир спасет красота Христова» [60] . В замысле «Идиота», как видим из одного письма Достоевского, было «изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете…

Прекрасное есть лишь идеал… на свете есть одно только положительно прекрасное лицо – Христос» [61] .

Горняя красота есть красота Христа. Сын Божий отождествляется с красотой, подобно тому, как отождествляется со светом и истиной. Эта мысль часто встречается в учениях православных святых отцов [62] . Скорее всего, от них Достоевский воспринял эту идею (хотя нигде в «Дневниках писателя» и записных книжках ссылок на них нет). В «Записной тетради 1876–1877 годов» он писал: «Христос – 1) красота, 2) нет лучше, 3) если так, то чудо, вот и вся вера…» (ЗТ-2, апрель 1876 года). Истинная красота в его понимании тождественна Богу. Другими словами, сказать «мир спасет красота» – всё равно что сказать: «Христос есть Спаситель мира» [63] .

60

Достоевский Ф. М. Бесы. Подготовительные материалы. Заметки. Характеристики. Планы сюжета. Диалоги. Июнь 1870 г. Продолжение фантастических страниц // цит. по: А. Митрофанова. Красота спасет мир? // Журнал «Фома». № 2 (14), 2002.

61

Письмо Ф. М. Достоевского С. А. Ивановой от 1 (13) января 1868 г. из Женевы.

62

См.: Шарапов С. А. Красота, согласно православному вероучению .

63

А. Митрофанова. Красота спасет мир? // Журнал «Фома». № 2 (14), 2002.

О стихотворении Н. А. Заболоцкого. Связь с Достоевским

Надо отдать должное и некоторым другим писателям и поэтам, которые задумывались над вопросами красоты. Многие, например, знают стихотворение советского поэта Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка» (1955). Приведу его полностью:

Среди других играющих детейОна напоминает лягушонка.Заправлена в трусы худая рубашонка,Колечки рыжеватые кудрейРассыпаны,

рот длинен, зубки кривы,Черты лица остры и некрасивы.Двум мальчуганам, сверстникам ее,Отцы купили по велосипеду.Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,Гоняют по двору, забывши про нее,Она ж за ними бегает по следу.Чужая радость так же, как своя,Томит ее и вон из сердца рвется,И девочка ликует и смеется,Охваченная счастьем бытия.Ни тени зависти, ни умысла худогоЕще не знает это существо.Ей всё на свете так безмерно ново,Так живо всё, что для иных мертво!И не хочу я думать, наблюдая,Что будет день, когда она, рыдая,Увидит с ужасом, что посреди подругОна всего лишь бедная дурнушка!Мне верить хочется, что сердце не игрушка,Сломать его едва ли можно вдруг!Мне верить хочется, что чистый этот пламень,Который в глубине ее горит,Всю боль свою один переболитИ перетопит самый тяжкий камень!И пусть черты ее нехороши,И нечем ей прельстить воображенье —Младенческая грация душиУже сквозит в любом ее движенье.А если это так, то что есть красотаИ почему ее обожествляют люди?Сосуд она, в котором пустота,Или огонь, мерцающий в сосуде?

Иеромонах Макарий (Маркиш) комментирует приведенные выше строки: «Завершается стихотворение вопросом далеко не риторическим, настоятельно требующим ответа. В образном контексте стихотворения он, естественно, повисает в воздухе, но мы на него легко ответим: разумеется, у красоты есть и формальная сторона, и содержательная. Однако обратим внимание на предыдущую строчку: обожествляя красоту в том или ином ее проявлении, мы гарантируем себе нравственную катастрофу. Непростительным заблуждением (буквально непростительным: наши дети нам его не простят) было бы отождествить формальную красоту, сосуд, который сам по себе пуст, с греховным, “мирским” ее восприятием, а содержательную, глубинную – с благодатным, одухотворенным, “церковным”. Страшная и таинственная вещь – содомский идеал красоты, буря сладострастья, которую Митя (Карамазов – В. К.) видит у себя в сердце и переносит на “огромное большинство людей” и которая, в конце концов, сгубила самого Митю, – она-то и есть тот самый огонь, не столько мерцающий, сколько пылающий, “и горит от него сердце”, и если мы, забыв Христа, обожествляем огонь, то, словно мотыльки, в нем и сгораем» [64] .

64

Иеромонах Макарий (Маркиш). Красота – на спасение или на погибель? .

Раскрытие этики через эстетику

До конца жизни Достоевского мучили вопросы красоты, она так и осталась для него не до конца разгаданной загадкой. Наиболее глубокий анализ исканий писателя в этой области дан протоиереем Василием Зеньковским в его статье «Проблема красоты в миросозерцании Достоевского» [65] . Приведу заключительную часть статьи: «…у Достоевского стала всё тревожнее и мучительнее выступать “загадка” красоты – пока он не дошел до сознания того, что сама красота в мире в плену. Что не она может нас спасти, но что ее нужно спасать. Это разрушало не только эстетическую утопию, но, по существу, разрушало весь наивный натурализм, освобождало его понимание христианства от той натурализации, которая не давала Достоевскому до конца понять всю тайну церковности и ее прохождения через историю, через мир. Достоевский умер, не досказав того, что ему открылось. А нам можно доказать его мысли до конца лишь в том случае, если мы поймем диалектику исканий Достоевского, поймем, почему красота стала для него “загадкой”».

65

Протоиерей Василий Зеньковский. Проблема красоты в миросозерцании Достоевского kovskij/problema-krasoty-v-mirosozertsanii-dostoevskogo/).

А вот что думает об эстетических размышлениях Достоевского диакон Георгий Малков. Слова русского писателя о красоте, по мнению отца Георгия, «относятся отнюдь не к эстетике, а – прежде всего! – к христианской этике. Гениальный писатель и верный сын родной Православной Церкви подразумевал здесь лишь то, что извечно понималось под словом “красота” самою Церковью. Вспомним в связи с этим хотя бы известный рассказ о выборе веры киевским князем Владимиром и слова, сказанные его послами по их возвращении из Царьграда-Константинополя – о той поистине неземной красоте, что поразила их при посещении храма Святой Софии. Эта красота была воспринята ими не как нечто лишь внешним образом воздействующее на человеческие чувства и связанное только с художественной стороной богатого храмового убранства (чему в древнерусском языке соответствовали определения типа “искусное”, “ухищренное”, “художное”), но именно как “красота несказанная”, то есть духовно-возвышенное и нравственно-положительное явление, определявшееся тогда замечательно емким словом “доброта”.