Англичанка
Шрифт:
– Денег. Похитители всегда хотят денег.
– Почти всегда, – поправила его Кьяра. – Бывает, они требуют невозможного.
Сняв очки, она повесила их на вырез безрукавки.
– Сколько у тебя времени? – Услышав ответ, Кьяра медленно покачала головой. – Не успеешь. Срок слишком короткий.
– Обернись на здание у тебя за спиной. Ну? Твое мнение изменилось?
Кьяра неотрывно смотрела в лицо мужу.
– Жандармы искали Мадлен Хэрт больше месяца. С чего ты взял, что тебе удастся ее отыскать?
– Может, они не там искали? Или не тех спрашивали?
– С чего бы ты начал?
– Расследование
Кьяра взяла очки и принялась с отсутствующим видом протирать их о джинсы. Габриель почуял неладное: раздраженная, Кьяра всегда принималась начищать что-нибудь.
– Этак ты их поцарапаешь, – сказал он.
– Стекла запылились, – пустым голосом ответила Кьяра.
– Может, тебе класть их в футляр, а не бросать в сумочку?
Кьяра не ответила.
– Ты меня удивляешь, – признался Габриель.
– Чем же?
– Тебе ли не знать, в каком аду оказалась Мадлен Хэрт. Она сгниет там, пока ее не спасут.
– Пусть отправят другого.
– Других людей нет.
– Нет равных тебе. – Присмотревшись к стеклам очков, Кьяра нахмурилась.
– В чем дело?
– Поцарапались.
– Говорил же, испортишь.
– Ты всегда прав, дорогой.
Надев очки, она посмотрела в сторону города.
– Шамрон и Узи, я так полагаю, тебя благословили?
– Грэм первым делом заглянул к ним.
– Вот ведь хитрец. – Кьяра встала со скамьи. – Мне пора возвращаться. Времени до открытия осталось не так уж и много.
– Ты проделала титаническую работу, Кьяра.
– Лестью ты ничего не добьешься.
– Попытка не пытка.
– Когда я снова тебя увижу?
– У меня всего семь дней в запасе.
– Шесть, – поправила мужа Кьяра. – Через шесть дней бедняжка умрет.
Она наклонилась и нежно поцеловала Габриеля. Потом развернулась и пошла прочь через выгоревший под солнцем сад, плавно покачивая бедрами – словно в такт одной ей слышной музыке. Габриель проследил за женой, пока она не скрылась за пологом брезента. Габриель снова почувствовал, что никуда не хочет уезжать.
Вернувшись в гостиницу «Царь Давид», Габриель забрал у Грэма Сеймура оставшиеся материалы: записку с требованием выкупа, в которой на самом деле не было ни слова о выкупе, диск с признанием Мадлен и две фотографии ее визави из «Ле Пальмье». Плюс к этому он запросил личное дело Мадлен из архива Партии, чтобы его доставили по адресу в Ниццу.
– Как прошло с Кьярой? – спросил Сеймур.
– Похоже, мой брак в еще более плачевном состоянии, чем у Ланкастера.
– Могу я как-то помочь?
– Как можно скорее покинь Иерусалим. Никому на Даунинг-стрит – даже премьеру – обо мне ни слова.
– Как мне с тобой связаться?
– Я зажгу сигнальный огонь. До тех пор меня просто не существует.
Сказав это, Габриель удалился. Дома, в квартире на улице Наркис, он нашел денежный пояс с двумястами тысячами долларов – тот лежал на кофейном столике, на самом виду, а рядом – билет на рейс до Парижа (самолет вылетал в 14:00) на имя Йоханнеса Клемпа (один из любимых псевдонимов Габриеля). В спальне он забрал дорожный набор: модные вещи герра Клемпа, из которых выбрал черный костюм и черный пуловер, для перелета. Потом, встав перед зеркалом, внес кое-какие коррективы в собственную внешность:
Переодевшись и спрыснувшись отвратительным одеколоном герра Клемпа, Габриель присел за ночной столик Кьяры и открыл шкатулку с драгоценностями. Одна вещица в ней заметно выделялась среди прочих: кожаный ремешок с нанизанным на него куском красного коралла в форме руки. Сначала Габриель убрал его в карман, потом, повинуясь внезапному импульсу, достал и надел на шею, спрятал под пуловером.
Снаружи, работая на холостых оборотах, дожидался служебный седан. Габриель закинул в салон на заднее сиденье сумку с вещами и забрался следом. Взглянул на часы – но не на время, а на дату: 27 сентября. Когда-то это был его любимый день в году.
– Как тебя зовут? – спросил он водителя.
– Лиор.
– Откуда ты, Лиор?
– Из Беэр-Шевы.
– Хорошо там было в детстве?
– Есть места и похуже.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать пять.
Двадцать пять… Почему именно двадцать пять? Габриель вновь посмотрел на часы – не на время, на дату.
– Какие у тебя инструкции? – спросил так некстати пришедшегося двадцатипятилетнего водителя Габриель.
– Мне велено доставить вас в аэропорт Бен-Гурион.
– И все?
– Предупредили, что вы можете попросить сделать остановку по пути.
– Кто? Узи?
– Нет, – мотнул головой водитель. – Старик.
Выходит, помнит… Габриель взглянул на часы. Тот самый день…
– Ну так что? – спросил водитель.
– В аэропорт.
– Без остановок?
– Одну сделаем.
Водитель медленно, будто вписываясь в похоронный кортеж, отъехал от тротуара. Даже не спросил, где Габриель хочет остановиться. Сегодня был тот самый день, и Шамрон о нем не забыл.
Доехав до Гефсиманского сада, они стали подниматься по узкой извилистой дороге к Масличной горе. Габриель вошел на погост и двинулся через море надгробий, пока не отыскал могилу Даниеля Аллона, родившегося 27 сентября 1988 года и погибшего 13 января 1991-го. Погибшего снежной ночью в Первом районе Вены, в синем «мерседесе», который взрывом бомбы разнесло на куски. Взрывчатку заложил палестинский террорист Тарик аль-Хурани, по прямому приказу Ясира Арафата. Убить хотели не Габриеля – это стало бы для него слишком щедрым подарком. Тарик и Арафат хотели покарать его, заставив смотреть на гибель жены и ребенка, чтобы остаток жизни он провел в горе, как палестинцы. Правда, по одному из пунктов план провалился: Лиа пережила покушение и содержалась теперь в психиатрической лечебнице на горе Герцля, заключенная в темницу памяти и обожженного тела. Поврежденный посттравматическим стрессом и психотической депрессией, ее разум вновь и вновь переживал взрыв. Порой случались короткие периоды ясности, и во время одного из таких перерывов Лиа разрешила Габриелю жениться на Кьяре. «Взгляни, Габриель, – сказала она. – От меня ничего не осталось. Одна лишь память».