Английский с Г. К. Честертоном. Рассказы об отце Брауне / Gilbert Keith Chesterton. The Innocence of Father Brown
Шрифт:
There were hollows and bowers at the extreme end of that leafy garden (в самом дальнем конце лиственного сада были низины и беседки; extreme – чрезвычайный; исключительный; отдаленный; leaf – лист; листва), in which the laurels and other immortal shrubs showed against sapphire sky and silver moon, even in that midwinter, warm colours as of the south (/и в этом саду/ лавровые и другие вечнозеленые: «вечные» кустарники даже посередине зимы создавали: «показывали» на фоне сапфирового неба и серебряной луны теплые цвета, как будто с юга; shrub – кустарник). The green gaiety of the waving laurels (зеленое убранство колышущихся лавров; gaiety – веселье; празднество; убранство; wave – волна), the rich purple indigo of the night (глубоко /насыщенный/ пурпур синевы неба), the moon like a monstrous crystal (луна как гигантский кристалл; monstrous – чудовищный; гигантский), make an almost irresponsible romantic picture (/все/ создавало почти безответственную романтическую картину); and among the top branches of the garden trees a strange figure is climbing (а среди верхних веток садовых деревьев карабкается странная фигура), who looks not so much romantic as impossible (которая выглядит не столько
“Well, Flambeau (ну, Фламбо),” says the voice (говорит голос), “you really look like a Flying Star (вы действительно похожи на летучую звезду); but that always means a Falling Star at last (но в конце концов это всегда означает падающую звезду).”
The silver, sparkling figure above seems to lean forward in the laurels (серебристая, искрящаяся фигура наверху, кажется, наклоняется вперед в /ветвях/ лавра) and, confident of escape, listens to the little figure below (и, уверенная в /возможности/ побега, прислушивается /к словам/ маленького человека внизу).
“You never did anything better, Flambeau (вы никогда не совершали ничего более лучшего, Фламбо). It was clever to come from Canada (это было умно /придумано/ приехать из Канады) (with a Paris ticket, I suppose (с билетом из Парижа, я думаю)) just a week after Mrs. Adams died (прямо через неделю после того как умерла миссис Адамс), when no one was in a mood to ask questions (когда никто не был расположен задавать вопросы; mood – настроение; расположение духа). It was cleverer to have marked down the Flying Stars and the very day of Fischer’s coming (еще искуснее было выследить «летучие звезды» и /разведать/ день приезда Фишера; coming – прибытие; приезд). But there’s no cleverness, but mere genius, in what followed (но то что последовало – это не талантливость, а чистая гениальность). Stealing the stones, I suppose, was nothing to you (выкрасть камни для вас, я полагаю, не составляло труда: «было ничто для вас»). You could have done it by sleight of hand in a hundred other ways (вы могли сделать это с вашей ловкостью рук сотнями других способов; sleight – ловкость) besides that pretence of putting a paper donkey’s tail to Fischer’s coat (помимо того, что вы делали вид, что прикрепляете бумажный хвост ослика к пальто Фишера; pretence – притворство; обман). But in the rest you eclipsed yourself (но в остальном вы затмили самого себя; to eclipse – затемнять; затмевать; превосходить).”
The silver, sparkling figure above seems to lean forward in the laurels and, confident of escape, listens to the little figure below.
“You never did anything better, Flambeau. It was clever to come from Canada (with a Paris ticket, I suppose) just a week after Mrs. Adams died, when no one was in a mood to ask questions. It was cleverer to have marked down the Flying Stars and the very day of Fischer’s coming. But there’s no cleverness, but mere genius, in what followed. Stealing the stones, I suppose, was nothing to you. You could have done it by sleight of hand in a hundred other ways besides that pretence of putting a paper donkey’s tail to Fischer’s coat. But in the rest you eclipsed yourself.”
The silvery figure among the green leaves seems to linger as if hypnotised (кажется, что серебристая фигура в зеленой листве медлит, точно загипнотизированная), though his escape is easy behind him (хотя путь к бегству открыт: «бегство незатруднительно позади него»); he is staring at the man below (он пристально глядит на человека внизу).
“Oh, yes,” says the man below (говорит человек внизу), “I know all about it (я знаю все об этом). I know you not only forced the pantomime, but put it to a double use (я знаю, что вы не просто навязали эту пантомиму, но сумели извлечь из нее двойную пользу). You were going to steal the stones quietly (вы собирались украсть эти камни без лишнего шума: «тихо»); news came by an accomplice that you were already suspected (известие
“Oh, yes,” says the man below, “I know all about it. I know you not only forced the pantomime, but put it to a double use. You were going to steal the stones quietly; news came by an accomplice that you were already suspected, and a capable police officer was coming to rout you up that very night. A common thief would have been thankful for the warning and fled; but you are a poet. You already had the clever notion of hiding the jewels in a blaze of false stage jewellery.
Now, you saw that if the dress were a harlequin’s (вот вы и решили, если /на вас/ будет наряд Арлекина; to see – видеть; понимать; считать; вообразить) the appearance of a policeman would be quite in keeping (то появление полицейского будет естественным: «в соответствии»). The worthy officer started from Putney police station to find you (достойный офицер /полиции/ отправился из полицейского участка в Патни, чтобы найти вас), and walked into the queerest trap ever set in this world (и попал: «вошел» в самую странную ловушку, которую когда-либо расставляли в этом мире). When the front door opened he walked straight on to the stage of a Christmas pantomime (когда отворились передние двери дома, он вошел /и попал/ прямо на сцену с рождественской пантомимой), where he could be kicked, clubbed, stunned and drugged by the dancing harlequin (где танцующий Арлекин мог его пинать, бить дубинкой, оглушить и одурманить), amid roars of laughter from all the most respectable people in Putney (посреди взрывов смеха самых респектабельных жителей Патни). Oh, you will never do anything better (да, ничего лучше этого вам не сделать). And now, by the way, you might give me back those diamonds (а сейчас, кстати говоря, вы могли бы отдать мне те бриллианты).”
The green branch on which the glittering figure swung, rustled as if in astonishment (зеленая ветка, на которой покачивалась сверкающая фигура, зашелестела, словно от изумления; to swing – качаться); but the voice went on (но голос продолжал; to go on – продолжать):
“I want you to give them back, Flambeau, and I want you to give up this life (я хочу, чтобы вы их отдали, Фламбо, и я хочу, чтобы вы покончили с такой жизнью; to give up – оставить; отказаться; бросить). There is still youth and honour and humour in you (у вас еще есть молодость, и честь, и юмор); don’t fancy they will last in that trade (не воображайте, что в вашей профессии они сохранятся; to last – продолжаться; длиться; сохраняться). Men may keep a sort of level of good (люди могут удержаться на одном и том же уровне добра; good – праведность; добродетель; добро), but no man has ever been able to keep on one level of evil (но ни одному человеку никогда не удавалось удержаться на одном уровне зла; evil – зло). That road goes down and down (такой путь ведет вниз и вниз = под гору; road – дорога; путь). The kind man drinks and turns cruel (добрый человек пьет и становится жестоким); the frank man kills and lies about it (откровенный человек убивает и лжет об этом). Many a man I’ve known started like you to be an honest outlaw, a merry robber of the rich (многие люди, которых я знал, начинали, как вы, благородными разбойниками, веселыми грабителями богатых; honest – честный; достойный уважения; outlaw – человек, объявленный вне закона; преступник), and ended stamped into slime (а заканчивали в мерзости: «затоптанными в тину»; to stamp – топать /ногой/; to stamp on smth. – топтать что-либо). Maurice Blum started out as an anarchist of principle, a father of the poor (Морис Блюм начинал как анархист по убеждению: «принципиальный анархист», отец бедняков; principle – принцип); he ended a greasy spy and tale-bearer that both sides used and despised (а кончил скользким шпионом и болтуном = доносчиком, которого обе стороны использовали и презирали; to despise – презирать). Harry Burke started his free money movement sincerely enough (Гарри Берк был достаточно искренен, когда начал свое движение «Независимые деньги»: «движение свободных денег»); now he’s sponging on a half-starved sister for endless brandies and sodas (сейчас он на содержании полуголодной сестры и покупает бесконечные бренди и содовую; to sponge – чистить; вытирать губкой; жить за чужой счет; приобретать за чужой счет; sponge – губка).