Аниара

Мартинсон Харри

21

Мечтатели мечтают, а сомненье съедает их мечты, как кислота, но в Миме сохраняются виденья, их теплая живая красота. Я консервирую все, что походит на жизнь и утешеньем отдает. Когда по кораблю тревога бродит, когда тоска терзает людям нервы — мы с Мимой подаем мечты-консервы. 

22

А врач, который лечит нам глаза и видит: гаснут в них тепло и свет, открыл — поди ж ты — lacus lacrimalis [10] в краю, где крокодилов вовсе нет. О долах Дорис люди слезы льют — наплакан в залах Мимы целый пруд. И все же эти искренние слезы никак не назовешь живой водой. Они чисты — но как струи дождя, которые в прозрачности повисли, до плодородной грязи не дойдя. То плач рассудка в Аниаре мысли. 

10

Озеро слез (лат.).

23

Астролоб, знавший все про звездный свет, Служил нам утешеньем много лет. Внезапно в его собственном мозгу звезда

рассудка канула во мгу. Мозг не предвидел смертной маяты. Мозг умер от духовной нищеты. 

24

Клянут пространство, проклинают время бессильные, беснуясь, как в угаре, но многие теперь на Аниаре задумались о справедливой каре. Вселенский суд нам присудил судьбу: себя мы сами заперли в гробу. Хвалите свой роскошный саркофаг, покуда гордость не спустила флаг. Быть может, миллионы лет спустя одно из отдаленнейших светил приманит нас, как некогда светильник в долине Дорис мотыльков манил. Тогда-то бег в пространстве прекратится, тогда-то смогут крепким сном забыться все те, кто в залах Мимы слезы лил. 

25

Мы молча мчимся в нашем саркофаге, не попадая больше в передряги, и шшеты не грозят нам вечным сном, и можно быть предельно откровенным, когда, плутая по пустым вселенным, голдондер мчится от Земли, гоним стыдом.

26

Глухой поведал каменно-безмолвно:  - Я слышал самый худший в мире звук. Он был чуть слышен. Ухо, разрываясь, поймало шелест камыша — так был фотонотурбом взорван Дорисбург. Он был чуть слышен, — заключил глухой, — пока включался слух, душа уже успела разорваться, уже успело тело распылиться, и вывернуло дважды наизнанку кусок земли, где Дорисбург стоял, когда фотонотурбом был взорван мегаполис Дорисбург. Так говорил глухой, и был он мертв. Так вот что значит — «камни возопят»: глухой мертвец заговорит из камня.  — Вы слышите? — он вопиет из камня.  — Оглохли вы? — он вопиет из камня.  — Я — житель Дорисбурга, Дорисбурга! Потом пошел рассказывать слепой о том, как он ослеп, увидя страшный и резкий свет. Но описать его слепой не мог, нашел одну деталь: он видел шеей. Череп превратился в глаз, который был ослеплен взрывной безмерностью, рванулся вверх, рванулся вниз в слепой надежде на смертный сон. Но сон не наступил. А дальше было так же, как с глухим. Так вот что значит «камни возопят»: слепой с глухим заговорят из камня. Из камня вопиют слепой с глухим. Из камня и Кассандра вторит им. Рванулся к Миме я, как будто можно теперь остановить огонь и смерть. Но Мима все транслирует бесстрастно: и смерть, и огневую круговерть. И муку мук мою о мертвой Дорис я вопию, увидев эту смерть:  — Все сущее сполна защищено от стужи, от огня, от бурь и ран, от невозможных и возможных бед. Защиты лишь от человека нет. Мы слепы там, где нужно зрячим быть, но зорки там, где можно сделать зло: в чужую душу влезть и растащить хранимое про черный день тепло. Вдруг Миму ослепило синей вспышкой. И онемел я в этот страшный миг. Страдалицы-Земли слепящий крик попал мне в сердце, словно в рану — штык. Я, верной Мимы голубой литург, застывшей кровью злую весть постиг: погибла Дорис, умер Дорисбург.

27

Утешь меня последним утешеньем, о Дейзи, о последняя из жен, здесь говорящая по-дорисбургски, а я — последний из мужей, который поймет, когда ты радостно лепечешь с приманчивостью птичьего манка.  - Фантазмы — кайф что надо, — шпарит Дейзи, - паркуй сюда, нагейгеряем лондо, я голодна и оголдую гонда, а гладь на платье оголдеть как мондо. Я думаю: фотонотурбом стерт мой милый Дорисбург с лица земли. Да будет мир хотя бы в мире Дейзи. Не трону очарованный мирок, в котором Дейзи все еще живет, беспечно занимается любовью, придя в экстаз от йурга. — Дейзи, Дейзи, уж несколько часов, как ты вдова, вдова разрушенного Дорисбурга. Мурлычем вместе «Песню чугуна», ту самую, что в Гонде сложена, а город Гонд дотла сожгла война. Лепечет Дейзи радостно, беспечно, от головы до ног сотворена для йурга и для славословий йургу. Я был бы зверем, если бы разрушил тот теплый очарованный мирок, что создан сердцем, любящим любовь. Хмельно болтая, Дейзи засыпает, и Аниара оцепеневает, но не от сна. От ясности вселенной, от ясных мыслей о Земле бесценной. Спит Дейзи беззаботно. Аниара от ясности зашлась, как от кошмара.

28

Когда был уничтожен Дорисбург, два дня терзали Миму сильные помехи. Скопление позора над Землей не мог пробить вебен. На третий день просила Мима выключить ее. А на четвертый день дала совет касательно трансподов кантор-блока. И лишь на пятый день, придя в себя, показывала мирную планету, работали все блоки очень четко. Былая мощь как будто к ней вернулась. И день шестой настал. Из блоков шум донесся, - я никогда его не слышал прежде — индифферентный тацис сообщил, что он ослеп — и самоотключился. Внезапно Мима позвала меня за внутренний барьер. Иду, готовый к худшему, и содрогаюсь. Стоял я перед ней, похолодев: она была в ужасном состоянье. Вдруг фоноглоб ее заговорил на языке, который до сих пор мы с Мимой всем другим предпочитали: на тензорном могучем языке. Она сказать просила Руководству, что ныне со стыда она горит, как камни. Ибо позабыть не в силах ни вопли искореженной Земли, ни белых слез, уроненных гранитом, ни превращенья в газ руды и щебня. Страданья камня Миму потрясли. День ото дня мутнели блоки Мимы, познав бесчеловечность человека, и вот дошли до точки и сломались, и вот настал ее последний час. Он имени того, что видит тацис и что невидимо для наших глаз, желает Мима обрести покой, отныне прекращая свой показ. 

29

Свершилось. Я пытался удержать толпу, бежавшую по коридорам. Не удалось — ни окриком, ни ором. Как шквал, толпа рванулась к Миме в зал: не прозевать бы, что там происходит! А там их ужас дикий ожидал. Экраны Мимы молнийно сверкнули, и в залах Мимы так загрохотало, как в долах Дорис при грозе бывало. Толпа метнулась прочь неудержимо, давя друг друга. Многих раздавили. Так в Аниаре умирала Мима. Ее последним словом был привет всем нам от Разорвавшегося в Клочья. Она хотела, чтобы, запинаясь и разрываясь, он поведал лично, как это больно — разрываться в клочья, как бросилось бежать от смерти время. Как время бросилось на помощь жизни, покамест в клочья рвался человек. Как сдавливает жуть, как распирает страх. Как это больно — разрываться в клочья. 

30

И вот лихие времена настали. Но я не бросил ту, что умерла, пронзенная лучом из дальней дали — свирепым, сумрачным посланцем зла. Во всеоружье тензорных умений богине грудь я вскрыл, ища исток — чудесный центр искусств и утешений, но починить богиню я не смог. У фоноглоба голос был заглушен, и сенсостат поломки не избег, и беотийский дух [11] вконец разрушен — убито все — и бог, и человек. А тут еще дурацкие издевки ломившейся ко мне толпы людской. Я оказался как бы в мышеловке, и без того израненный тоской. Шефорк [12] , жестокий деспот Аниары, обрушил на меня насмешек град. Суля для виду и суды, и кары, на самом деле был он злобно рад. Значенью своему на космоходе мистический он придал колорит, чтоб накрепко уверились в народе: дорога наша — это путь в Аид. Шефорку помогал в его стремленье всеобщий страх пред ясностью пустот. К ничтожеству, затем — к уничтоженью Шефорк ведет отныне свой народ. 

11

«…и беотийский дух вконец разрушен»; Беотия — область в Средней Элладе. В первой половине IV в. до н. э. союз беотийских городов был крупнейшей политической силой в Элладе.

12

Шефорк — имя, которое поэт дает диктатору, управляющему «Аниарой> в шведском тексте звучит как «Шефоне» по аналогии, например, с именем одного из главарей американской мафии Аль-Капоне. В русском переводе предлагается иной вариант, и диктатор называется Шефорком, где вторая часть слова — «орк» — относит нас к романской мифологии. Орк — божество смерти у древних римлян.

31

И вот над нами грянул гнев Шефорка. Тогда в психушку мы укрылись, чтобы тихонько отсидеться в нижнем трюме, пока не опустеет чаша злобы. Внизу со мной сидели корифеи — специалисты в тензорном ученье, а те, кто пачкал чистые идеи, — те принимали знаки восхищенья. Они твердили длинно и сумбурно: в крушенье Мимы вы одни виновны, вы собственное «я» ввели в программу — и утешенья потекли неровно, вы замутили мыслями своими и ток пространств, и излученья Мимы. Мы поклялись в невинности своей, мы попытались объяснить словами, без формул, непонятных для людей, какая ясность брезжит перед нами. Но не давался нам язык словесный, слова от слов стремились ускользнуть, средь ясности они играли в жмурки, а ясность есть космическая суть. Пытались мы, как дикарям эона [13] , в рисунках разъяснить им тезис свой. (День духа многослоен. Время оно — эон — нижайший, предрассветный слой.) Деревья рисовали и растенья, вычерчивали мы речную сеть, надеясь простотой изображенья нечеткость языка преодолеть. Мы среди слов беспомощно блуждали, от мира формул слишком удалясь, самих себя уже не понимали и не смогли с людьми наладить связь. В конце концов третейский суд, который спасал нас от вселенского суда, дифференцировался ad absurdum [14] , и мост меж нами рухнул навсегда. 

13

Эон (эллин. «век», «вечность») — в мифологических представлениях позднеантичного язычества, испытавшего влияние иранской мифологии, персонификация времени. В представлениях христианского гностицизма II века эон — как бы некое духовное существо, персонифицирующее один из аспектов абсолютного божества.

14

До бессмыслицы (лат.).

32

На логостилистический анализ всех циклов Мимы не жалел я сил, и тайны предо мною открывались, и к таинству стекла я подступил. Спустя три года после смерти Мимы открыл я транстомический закон, диктующий, что спад нерасторжимо с подъемом предстоящим сопряжен. Я чуть не спятил при таком открытье. Я как-то сверхъестественно был рад. И оком стал мой дух и стал пространством в безмерности космических палат. Нас выпустили из глухой темницы — сидела там и женщина-пилот — и допустили вновь в обитель Мимы. Вся Аниара радуется, ждет. Все шепчут, что сокровище найдется, что Мима в нашу ночь еще вернется. 

33

Загадка за разгадкой вслед ступала. Я радовался в неурочный час. Ключ оказался в глубине кристалла — космически-прозрачных плотных масс. Где Мима, где поддержка и охрана? Мой дух ослаб, мой дух почти иссяк, мой мозг сочится кровью, словно рана. Лишь я к останкам Мимы сделал шаг — померк зеркальный мир, открытый мною. Пожарище, подумал я с тоскою, и эта грудь — угаснувший очаг.