Анифа. Пленница степей
Шрифт:
Не смея ослушаться приказа вождя, Анифа поднялась с подушек и, не обувшись, медленно ступила с ковров, на котором устроились жены воинов, на выщербленный временем мрамор пола. Неторопливо и грациозно ступая вперед, она в своем зачинающемся танце стянула с себя сначала накидку, с тяжелым шорохом упавшую на пол, а следом — шаль и куртку. Конечно, звуки падающей одежды были не настолько громки, чтобы привлечь к себе внимание, но Шах-Ран, раскрыв глаза, все-таки повернул к ней голову, пронзительно уставившись на девушку. И даже издалека Анифа заметила вспыхнувших в них знакомый огонек желания и похоти. И это даже несмотря на то, что на ней сейчас было так много одежды, которая и рядом не стояла с изысканными нарядами его наложниц.
По крайней мере, ее верхняя
“Не забыл”, - с горечью подумала маленькая танцовщица, медленно расстегивая застежки на платье из плотного полотна, которое она вручную вышила в традиционных восточных узорах.
Одновременно она под ритм играющей музыки грациозно вела бедрами, плечами, руками. Откидывала назад голову, выставляя напоказ шею и обнажившиеся ключицы. И шла вперед, привлекая, не прилагая больших усилий, к своей фигуре внимание.
Когда верхнее платье наконец-то сползло к изящным девичьим ступням, обнажив не только тонкую и полупрозрачную ткань откровенного наряда для танцев, но и изящное тело, и Анифа, переступив через смятое полотно, скользнула взглядом по сидящим за столами кочевниками, ее выступление началось по-настоящему.
За прошедшие недели девушка практически не репетировала, занятая другими делами. Конечно, она ничего не забыла, но чувствовала неуверенность и сомнения. Потому-то она и затеяла это представление с раздеванием, чтобы не только вспомнить те особые движения и переходы, которые столь восхищали зрителей, но и наполнить свои чресла той силой, что позволяла ей так красиво, так самозабвенно и при этом настолько чувственно танцевать. И хотя холодный воздух неприятно обжег ее кожу, заставив покрыться мурашками, а кружки сосков — сжаться и явственно проступить через материал, Анифа всем своим сознанием потянулась к музыке, чтобы, погрузившись в ее мелодику и ритм, вспыхнуть огнем и стать самим воплощением чувственного и нежного искусства.
Девушка двигалась мягко и при этом дерзко и откровенно. На этот раз она не казалась невесомым и воздушным явлением, а была обжигающе горяча и буквально пылала от пышущей внутри нее энергии. Призывно изгибаясь, она смело ступала вперед, высоко поднимая одну ногу за другой и каждую задерживая в воздухе, будто стремясь шагнуть на невидимую ступеньку. Но, без замешательства опустив ступню на пол, словно вторила этой странной поступи соблазнительными движениями плечей и рук, упругим тростником колыхающихся под четкий перестук барабанов. Даже тонкие и изящные пальчики, и те мягко перебирали в воздухе невидимые струны, невольно привлекая к себе внимание. Наклоняясь из стороны в сторону под невообразимым углом, Анифа выставляла на обозрение то соблазнительные округлости груди, то обнажившееся бедро, то тонкий и изящный затылок, когда волосы от резкого поворота головы резко взметались вверх и падали вперед в очередном танцевальном движении. Девушка безошибочно замедлялась под музыкальный ритм и тут же приходила в движение, когда незамысловатые инструменты степняков увеличивали темп. При этом с каждой минутой ее тело изгибалось и колыхалось все сильнее и сильнее, а глаза, отражая блеск огоньков факелов и пламени в жаровнях, смотрели пьяно, но бесстрашно. И не было в них ни щемящей печали, ни тоскливой покорности, как раньше. Словно что-то проснулось внутри девушки и сейчас, вырвавшись на свободу, давало волю не просто чувствам — а открытая и неистовая страсть.
Анифа, как и раньше, танцевала красиво и впечатляюще. Но что-то другое сейчас наполняло ее танец, а не только редкая и утонченная чувственность и невообразимое, какое-то волшебное очарование.
Девушка не понимала, что ее женственность, пробудившаяся и расцветшая в грубых ласках степного вождя, после двух месяцев воздержания теперь искала выхода и реализации. Но танцевала она — столь яростно и иступленно, отчаянно и страстно — не для Шах-Рана. И не для кого-то из присутствующих тут степняков.
Она танцевала, не обращая ни на кого внимания. Быстро и открыто, переступая возведенные лично ею грани, она во всех красе демонстрировала свои умения и
Но девушка не знала пока что и того, что для того, чтобы так двигаться и вызывать такие противоречивые чувства и позывы, недостаточно быть просто постельной игрушкой мужчины. И ее мать, искусная танцовщица, в свое время оставившая свое дело ради любимого мужа и будущих детей, не успела ту научить, каково это — быть настоящей женщиной, живущей в ладу со своими эмоциями и желаниями. И одним из таких желаний была инстинктивная потребность женского сердца любить и быть любимой.
Разумеется, не об этом думала Анифа, все ближе и ближе подступая к пожирающему ее глазами Шах-Рану. Не думала она и о своей мести и ненависти. Почему-то сейчас стало все неважным, все далеким и совершенно незначительным. Она скользила, то опадая к земле, то изгибаясь змеей, упруго пружинила и взметала свое маленькое, но сильное тело вверх, распахивая, подобно крыльям, изящные руки. И тут же проводила кончиками пальцев по шее и бедру, задевая ткань платья и как бы невзначай привлекая внимание к самым соблазнительным частям своего тела — трогательно очерченным ключицам, покрытым капельками пота, и тонкой складочке между внутренней частью бедра и пахом, почти открывшему от очередного плавного рывка к небольшому постаменту, на котором и располагался своеобразный трон Шах-Рана.
В одном Анифа действительно оказалась права — занятый походом, анализом разведки и тактики, боями и переговорами, Повелитель племен, как и любой воин на его месте, выкинул из головы все мысли, не касаемые дела. Два месяца пролетели, наполненные жаром битвы и обсуждением стратегии. Степняки, как всегда, были безудержны и кровожадны и многие пали смертью храброй и отчаянной. Многих смертельно раненых пришлось добить, многие испустили последний вздох на пути в Дариорш.
Но Шах-Ран добился своего — два роунских города были взяты его армией, как и несколько маленьких поселений по дороге. Помимо раненых, в столицу степняков он привез и большое количество трофеев. А также откуп от империи, как залог временного перемирия. Роунская армия оказалась сломлена невероятным и дерзким напором кочевников и хотя по своему количеству не уступала степнякам, наполнилась праведным страхом и смятением.
Разумеется, кочевники были страшно воодушевлены своей победой. Но Шах-Ран не желал ни радоваться, ни восторгаться по их примеру. Он знал и понимал — это временное перемирие не более, чем возможность перевести дыхание и провести тщательный анализ стратегии. И не только для кочевников.
Но сейчас было время для заслуженного отдыха. И вождь дарил его и своим людям, и самому себе.
По возвращению в Дариорш, получив все полагающиеся почести и знаки внимания и оказавшись наконец-то в своем шатре, Шах-Ран в какой-то момент поймал себя на мысли, что ему чего-то не хватает. Его обступили его драгоценные и прекрасные наложницы, одна из которых с наслаждением продемонстрировала свой беременный живот, с некоторой рассеянностью он принял их ласковый восторг и ухаживания за собой, но, как будто пребывая до сих пор в пылу битвы, бдительно прислушивался и оглядывался, словно ожидая какой-то опасности.
Женщины нежно ворковали и ласкали его утомленное переходом и покрытое свежими шрамами тело, обтирали влажными отрезами ткани и вычесывали наполненные грязью и пылью волосы. Они с бесконечным трепетом возносили его храбрость и подвиги, искренне радуясь его возвращению и недюжему здоровью, позволившему ему снова вернуться домой в здравии и сохранности. И с победой.
И, понемногу расслабляясь, Шах-Ран наслаждался этим женским вниманием. Он купался в их нежности и незамысловатой чувственности, как в чистом прохладном озере в жаркий летний день и получал удовольствие от их тихого щебетания и мягкости пышных, готовых услужить ему в любой момент, тел.