Анна Каренина
Шрифт:
Он слушал разговор Агафьи Михайловны о том, как Прохор бога забыл и на
те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и
жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих
мыслей, возбужденных чтением. Это была книга Тиндаля о теплоте. Он вспоминал
свои осуждения Тиндалю за его самодовольство в ловкости производства опытов
и за то, что ему недостает философского взгляда. И вдруг всплывала радостная
мысль: "Через
может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на
казовый конец этих трех - чудо!" Он опять взялся за книгу.
"Ну хорошо, электричество и теплота одно и то ж, но возможно ли в
уравнении для решения вопроса поставить одну величину вместо другой? Нет. Ну
так что же? Связь между всеми силами природы и так чувствуется инстинктом...
Особенно приятно, как Павина дочь будет уже красно-пегою коровой, и все
стадо, в которое п о д с ы п а т ь этих трех... Отлично! Выйти с женой и
гостями встречать стадо... Жена скажет: мы с Костей, как ребенка, выхаживали
эту телку. Как это может вас так интересовать? скажет гость. Все, что его
интересует, интересует меня. Но кто она?" И он вспоминал то, что произошло в
Москве... "Ну что же делать?.. Я не виноват. Но теперь все пойдет по-новому.
Это вздор, что не допустит жизнь, что прошедшее не допустит. Надо биться,
чтобы лучше, гораздо лучше жить..." Он приподнял голову и задумался. Старая
Ласка, еще не совсем переварившая радость его приезда и бегавшая, чтобы
полаять на дворе, вернулась, махая хвостом и внося с собой запах воздуха,
подошла к нему, подсунула голову под его руку, жалобно подвизгивая и требуя,
чтоб он поласкал ее.
– Только не говорит, - сказала Агафья Михайловна. - А пес... Ведь
понимает же, что хозяин приехал и ему скучно.
– Отчего же скучно?
– Да разве я не вижу, батюшка? Пора мне господ знать. Сызмальства в
господах выросла. Ничего, батюшка. Было бы здоровье да совесть чиста.
Левин пристально смотрел на нее, удивляясь тому, как она поняла его
мысли.
– Что ж, принесть еще чайку?
– сказала она и, взяв чашку, вышла.
Ласка все подсовывала голову под его руку. Он погладил ее, и она тут же
у ног его свернулась кольцом, положив голову на высунувшуюся заднюю лапу. И
в знак того, что теперь все хорошо и благополучно, она слегка раскрыла рот,
почмокала губами и, лучше уложив около старых зуб липкие губы, затихла в
блаженном спокойствии. Левин внимательно следил за этим последним ее
движением.
"Так-то и я!- сказал он себе, - так-то
XXVIII
После бала, рано утром, Анна Аркадьевна послала мужу телеграмму о своем
выезде из Москвы в тот же день.
– Нет, мне надо, надо ехать, - объясняла она невестке перемену своего
намерения таким тоном, как будто она вспомнила столько дел, что не
перечтешь, - нет, уж лучше нынче!
Степан Аркадьич не обедал дома, но обещал приехать проводить сестру в
семь часов.
Кити тоже не приехала, прислав записку, что у нее голова болит. Долли и
Анна обедали одни с детьми и англичанкой. Потому ли, что дети непостоянны
или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день совсем не такая, как в
тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, - но только они
вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно не
занимало то, что она уезжает. Анна все утро была занята приготовлениями к
отъезду. Она писала записки к московским знакомым, записывала свои счеты и
укладывалась. Вообще Долли казалось, что она не в спокойном духе, а в том
духе заботы, который Долли хорошо знала за собой и который находит не без
причины и большею частью прикрывает недовольство собою. После обеда Анна
пошла одеваться в свою комнату, и Долли пошла за ней.
– Какая ты нынче странная!- сказала ей Долли
– Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Эх, бывает со мной. Мне
все хочется плакать. Это очень глупо, но это проходит, - сказала быстро Анна
и нагнула покрасневшее лицо к игрушечному мешочку, в который она укладывала
ночной чепчик и батистовы платки. Глаза ее особенно блестели и беспрестанно
подергивались слезами.
– Так мне из Петербурга не хотелось уезжать, а теперь
отсюда не хочется.
– Ты приехала сюда и сделала доброе дело, - сказала Долли, внимательно
высматривая ее.
Анна посмотрела на нее мокрыми от слез глазами.
– Не говори этого, Долли. Я ничего не сделала, не могла сделать. Я
часто удивляюсь, зачем люди сговорились портить меня. Что я сделала и что
могла сделать? У тебя в сердце нашлось столько любви, чтоб простить...
– Без тебя бог знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна!- сказала
Долли.
– У тебя все в душе ясно и хорошо.
– У каждого есть в душе свои skeletons, как говорят англичане.
– Какие же у тебя skeletons? У тебя все так ясно.
– Есть!- вдруг сказала Анна, и неожиданно после слез хитрая, смешливая