Анна Каренина
Шрифт:
побеги.
– Вот отлично! Общий!- вскрикнул Левин и побежал с Лаской в чащу
отыскивать вальдшнепа. "Ах да, о чем это неприятно было?
– вспоминал он. -
Да, больна Кити... Что ж делать, очень жаль", - думал он.
– А, нашла! Вот умница, - сказал он, вынимая изо рта Ласки теплую птицу
и кладя ее в полный почти ягдташ.
– Нашел, Стива!
– крикнул он.
XVI
Возвращаясь домой, Левин
планах Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться в этом, то, что он
узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда, и еще более
приятно потому, что больно было ей, той, которая сделала ему так больно. Но
когда Степан Аркадьич начал говорить о причинах болезни Кити и упомянул имя
Вронского, Левин перебил его:
– Я не имею никакого права знать семейные подробности, по правде
сказать, и никакого интереса.
Степан Аркадьич чуть заметно улыбнулся, уловив мгновенную и столь
знакомую ему перемену в лице Левина, сделавшегося столь же мрачным, сколько
он был весел минуту тому назад.
– Ты уже совсем кончил о лесе с Рябининым?
– спросил Левин.
– Да, кончил. Цена прекрасная, тридцать восемь тысяч. Восемь вперед, а
остальные на шесть лет. Я долго с этим возился. Никто больше не давал.
– Это значит, ты даром отдал лес, - мрачно сказал Левин.
– То есть почему же даром? - с добродушною улыбкой сказал Степан
Аркадьич, зная, что теперь все будет нехорошо для Левина.
– Потому, что лес стоит по крайней мере пятьсот рублей за десятину, -
отвечал Левин.
– Ах, эти мне сельские хозяева!
– шутливо сказал Степан Аркадьич. -
Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!.. А как дело сделать, так
мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я все расчел, - сказал он, - и лес
очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь
это не обидной лес, - сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем
убедить Левина в несправедливости его сомнений, - а дровяной больше. И
станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
Левин презрительно улыбнулся. "Знаю, - подумал он, - эту манеру не
одного его, но и всех городских жителей, которые, побывав раза два в десять
лет в деревне и заметив два-три слова деревенские, употребляют их кстати и
некстати, твердо уверенные, что они уже все знают. Обидной, станет тридцать
сажен. Говорит слова, а сам ничего не понимает".
– Я не стану тебя учить тому, что ты там пишешь в присутствии, - сказал
он, -
грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты деревья?
– Как счесть деревья?
– смеясь, сказал Степан Аркадьич, все желая
вывести приятеля из его дурного расположения духа. - Сочесть пески, лучи
планет хотя и мог бы ум высокий...
– Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не
считая, если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там
бываю на охоте, и твой лес стоит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он тебе
дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
– Ну, полно увлекаться, - жалостно сказал Степан Аркадьич, - отчего же
никто не давал?
– Оттого, что у него стачки с купцами; он дал отступного. Я со всеми
ими имел дела, я их знаю. Ведь это не купцы, а барышники. Он и не пойдет на
дело, где ему предстоит десять, пятнадцать процентов, а он ждет, чтобы
купить за двадцать копеек рубль.
– Ну, полно! Ты не в духе.
– Нисколько, - мрачно сказал Левин, когда они подъезжали к дому.
У крыльца уже стояла туго обтянутая железом и кожей тележка с туго
запряженною широкими гужами сытою лошадью. В тележке сидел туго налитой
кровью и туго подпоясанный приказчик, служивший кучером Рябинину. Сам
Рябинин был уже в доме и встретил приятелей в передней. Рябинин был высокий,
худощавый человек средних лет, с усами и бритым выдающимся подбородком и
выпуклыми мутными глазами. Он был одет в длиннополый синий сюртук с
пуговицами ниже зада и в высоких, сморщенных на щиколках и прямых на икрах
сапогах, сверх которых были надеты большие калоши. Он округло вытер платком
свое лицо и, запахнув сюртук, который и без того держался очень хорошо, с
улыбкой приветствовал вошедших, протягивая Степану Аркадьичу руку, как бы
желая поймать что-то.
– А вот и вы приехали, - сказал Степан Аркадьич, подавая ему руку. -
Прекрасно.
– Не осмелился ослушаться приказаний вашего сиятельства, хоть слишком
дурна дорога. Положительно всю дорогу пешком шел, но явился в срок.
Константин Дмитрич, мое почтение, - обратился он к Левину, стараясь поймать
и его руку. Но Левин, нахмурившись, делал вид, что не замечает его руки, и
вынимал вальдшнепов.
– Изволили потешаться охотой? Это какие, значит, птицы
будут?
– прибавил Рябинин, презрительно глядя на вальдшнепов, - вкус,