Анна Каренина
Шрифт:
встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Квартира Вронского всегда была притоном всех офицеров.
– Куда?
– Нужно, в Петергоф.
– А лошадь пришла из Царского?
– Пришла, да я не видал еще.
– Говорят, Махотина Гладиатор захромал.
– Вздор! Только как вы по этой грязи поскачете?
– сказал другой.
– Вот мои спасители! - закричал, увидав вошедших, Петрицкий, пред
которым стоял денщик с водкой и соленым
велит пить, чтоб освежиться.
– Ну, уж вы нам задали вчера, - сказал один из пришедших, - всю ночь не
давали спать.
– Нет, каково мы окончили!
– рассказывал Петрицкий, - Волков залез на
крышу и говорит, что ему грустно. Я говорю: давай музыку, погребальный марш!
Он так и заснул на крыше под погребальный марш.
– Выпей, выпей водки непременно, а потом сельтерской воды и много
лимона, - говорил Яшвин, стоя над Петрицким, как мать, заставляющая ребенка
принимать лекарство, - а потом уж шампанского немножечко, - так, бутылочку.
– Вот это умно. Постой, Вронский, выпьем.
– Нет, прощайте, господа, нынче я не пью.
– Что ж, потяжелеешь? Ну, так мы одни. Давай сельтерской воды и лимона.
– Вронский!
– закричал кто-то, когда он уж выходил в сени.
– Что?
– Ты бы волоса обстриг, а то они у тебя тяжелы, особенно на лысине.
Вронский действительно преждевременно начинал плешиветь. Он весело
засмеялся, показывая свои сплошные зубы, и, надвинув фуражку на лысину,
вышел и сел в коляску.
– В конюшню!
– сказал он и достал было письма, чтобы прочесть их, но
потом раздумал, чтобы не развлекаться до осмотра лошади.
– "Потом!.."
XXI
Временная конюшня, балаган из досок, была построена подле самого
гипподрома, и туда вчера должна была быть приведена его лошадь. Он еще не
видал ее. В эти последние дни он сам не ездил на проездку, а поручил тренеру
и теперь решительно не знал, в каком состоянии пришла и была его лошадь.
Едва он вышел из коляски, как конюх его (грум), так называемый мальчик,
узнав еще издалека его коляску, вызвал тренера. Сухой англичанин в высоких
сапогах и в короткой жакетке, с клочком волос, оставленным только под
подбородком, неумелою походкой жокеев, растопыривая локти и раскачиваясь,
вышел навстречу.
– Ну что Фру-Фру?
– спросил Вронский по-английски.
– Аll right, sir - все исправно, сударь, - где-то внутри горла
проговорил голос англичанина.
– Лучше не ходите, - прибавил он, поднимая
шляпу.
– Я надел намордник, и лошадь
тревожит лошадь.
– Нет, уж я войду. Мне хочется взглянуть.
– Пойдем, - все так же не открывая рта, нахмурившись, сказал англичанин
и, размахивая локтями, пошел вперед своею развинченною походкой.
Они вошли в дворик пред бараком. Дежурный, в чистой куртке, нарядный,
молодцеватый мальчик, с метлой в руке, встретил входивших и пошел за ними. В
бараке стояло пять лошадей по денникам, и Вронский знал, что тут же нынче
должен быть приведен и стоит его главный соперник, рыжий пятивершковый
Гладиатор Махотина. Еще более, чем свою лошадь, Вронскому хотелось видеть
Гладиатора, которого он не видал; но Вронский знал, что, по законам приличия
конской охоты, не только нельзя видеть его, но неприлично и расспрашивать
про него. В то время когда он шел по коридору, мальчик отворил дверь во
второй денник налево, и Вронский увидел рыжую крупную лошадь и белые ноги.
Он знал, что это был Гладиатор, но с чувством человека, отворачивающегося от
чужого раскрытого письма, он отвернулся и подошел к деннику Фру-Фру.
– Здесь лошадь Ма-к... Мак... никогда не могу выговорить это имя, -
сказал англичанин через плечо, указывая большим, с грязным ногтем пальцем на
денник Гладиатора.
– Махотина? Да, это мой один серьезный соперник, - сказал Вронский.
– Если бы вы ехали на нем, - сказал англичанин, - я бы за вас держал.
– Фру-Фру нервнее, он сильнее, - сказал Вронский, улыбаясь от похвалы
своей езде.
– С препятствиями все дело в езде и в pluck, - сказал англичанин.
Рluck, то есть энергии и смелости, Вронский не только чувствовал в себе
достаточно, но, что гораздо важнее, он был твердо убежден, что ни у кого в
мире не могло быть этого рluck больше, чем у него.
– А вы верно знаете, что не нужно было большего потнения?
– Не нужно, - отвечал англичанин.
– Пожалуйста, не говорите громко.
Лошадь волнуется.
– прибавил он, кивая головою на запертый денник, пред
которым они стояли и где слышалась перестановка ног по соломе.
Он отворил дверь, и Вронский вошел в слабо освещенный из одного
маленького окошечка денник. В деннике, перебирая ногами по свежей соломе,
стояла караковая лошадь с намордником. Оглядевшись в полусвете денника,
Вронский опять невольно обнял одним общим взглядом все стати своей любимой
лошади. Фру-Фру была среднего роста лошадь и по статям не безукоризненная.