Анна Каренина
Шрифт:
Она успокоилась теперь, и лицо ее сияло нежною улыбкой.
– Оставить мужа и соединить нашу жизнь.
– Она соединена и так, - чуть слышно отвечала она.
– Да, но совсем, совсем.
– Но как, Алексей, научи меня, как?
– сказала она с грустною насмешкой
над безвыходностью своего положения.
– Разве есть выход из такого положения?
Разве я не жена своего мужа?
– Из всякого положения есть выход. Нужно решиться, - сказал он. - Все
лучше,
всем, и светом, и сыном, и мужем.
– Ах, только не мужем, - с простою усмешкой сказала она.
– Я не знаю, я
не думаю о нем. Его нет.
– Ты говоришь неискренно. Я знаю тебя. Ты мучаешься и о нем.
– Да он и не знает, - сказала она, и вдруг яркая краска стала выступать
на ее лицо; щеки, лоб, шея ее покраснели, и слезы стыда выступили ей на
глаза.
– Да и не будем говорить об нем.
XXIII
Вронский уже несколько раз пытался, хотя и не так решительно, как
теперь, наводить ее на обсуждение своего положения и каждый раз сталкивался
с тою поверхностностию и легкостью суждений, с которою она теперь отвечала
на его вызов. Как будто было что-то в этом такое, чего она не могла или не
хотела уяснить себе, как будто, как только она начинала говорить про это,
она, настоящая Анна, уходила куда-то в себя и выступала другая, странная,
чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор.
Но нынче он решился высказать все.
– Знает ли он, или нет, - сказал Вронский своим обычным твердым и
спокойным тоном, - знает ли он, или нет, нам до этого дела нет. Мы не
можем... вы не можете так оставаться, особенно теперь.
– Что ж делать, по-вашему? - спросила она с тою же легкою
насмешливостью. Ей, которая так боялась, чтоб он не принял легко ее беремен-
ность, теперь было досадно за то, что он из этого выводил необходимость
предпринять что-то.
– Объявить ему все и оставить его.
– Очень хорошо; положим, что я сделаю это, - сказала она.
– Вы знаете,
что из этого будет? Я вперед все расскажу, - и злой свет зажегся в ее за
минуту пред этим нежных глазах.
– "А, вы любите другого и вступили с ним в
преступную связь? (Она, представляя мужа, сделала, точно так, как это делал
Алексей Александрович, ударение на слове преступную.) Я предупреждал вас о
последствиях в религиозном, гражданском и семейном отношениях. Вы не
послушали меня. Теперь я не могу отдать позору свое имя...
– и своего сына,
– хотела она сказать, но сыном она не могла шутить...
–
еще что-нибудь в таком роде, - добавила она.
– Вообще он скажет со своею
государственною манерой и с ясностью и точностью, что он не может отпустить
меня, но примет зависящие от него меры остановить скандал. И сделает
спокойно, аккуратно то, что скажет. Вот что будет. Это не человек, а машина,
и злая машина, когда рассердится, - прибавила она, вспоминая при этом
Алексея Александровича со всеми подробностями его фигуры, манеры говорить и
его характера и в вину ставя ему все, что только могла она найти в нем
нехорошего, не прощая ему ничего за ту страшную вину, которою она была пред
ним виновата.
– Но, Анна, - сказал Вронский убедительным, мягким голосом, стараясь
успокоить ее, - все-таки необходимо сказать ему, а потом уж руководиться
тем, что он предпримет.
– Что ж, бежать?
– Отчего ж и не бежать? Я не вижу возможности продолжать это. И не для
себя, - я вижу, что вы страдаете.
– Да, бежать, и мне сделаться вашею любовницей?
– злобно сказала она.
– Анна!
– укоризненно-нежно проговорил он.
– Да, - продолжала она, - сделаться вашею любовницей и погубить все...
Она опять хотела сказать: сына, но не могла выговорить этого слова.
Вронский не мог понять, как она, со своею сильною, честною натурой,
могла переносить это положение обмана и не желать выйти из него; но он не
догадывался, что главная причина этого было то слово сын, которого она не
могла выговорить. Когда она думала о сыне и его будущих отношениях к
бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она
сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить
себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы все оставалось по-старому
и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном.
– Я прошу тебя, я умоляю тебя, - вдруг совсем другим, искренним и
нежным тоном сказала она, взяв его за руку, - никогда не говори со мной об
этом!
– Но, Анна...
– Никогда. Предоставь мне. Всю низость, весь ужас своего положения я
знаю; но это не так легко решить, как ты думаешь. И предоставь мне, и
слушайся меня. Никогда со мной не говори об этом. Обещаешь ты мне?.. Нет,
нет, обещай!..
– Я все обещаю, но я не могу быть спокоен, особенно после того, что ты
сказала. Я не могу быть спокоен, когда ты не можешь быть спокойна...
– Я!- повторила она.
– Да, я мучаюсь иногда; но это пройдет, если ты