Анна-Мария
Шрифт:
— Простите, я лягу, — сказала она, открыв дверь Колетте.
— Боже, вы просто прелестны! — Колетта искренне залюбовалась ею. — Анна-Мария, вы должны всегда принимать гостей в постели! Ах, какие волосы, какие косы… И зачем только вы краситесь. Вы в тысячу раз красивее вот так, как сейчас…
— Прошу вас, Колетта, перестаньте!.. Расскажите лучше, что у вас там не ладится?
— Какая вы славная… И до чего у вас хорошо… Конечно, я вам мешаю, но я больше не могу сидеть в одиночестве, не могу ждать. Поверьте, я была на грани самоубийства… Он обещал позвонить. Какой ужас, ждать звонка и ждать напрасно!
Колетта сняла туфли и забралась с ногами на постель — у нее было длинное, пожалуй, непропорционально длинное, туловище
— Я должна излить душу, иначе не вынесу… Знаете, так кричат во время родов… Он не позвонил, Анна-Мария. Не знаю, что думать, как быть… Даже солнце светит лишь затем, чтобы поиздеваться надо мной. Я тоскую, у меня такое ощущение, будто я на дне колодца, меня одолевают мрачные мысли, я потеряла всякий вкус к жизни… И так день за днем… Сижу и смотрю на этот проклятый телефон! Понимаете, ведь человека можно заставить ответить, узнать, по крайней мере, что произошло… Я сознаю, что звонить не нужно из чувства собственного достоинства, хотя бы просто из дипломатических соображений. Но в конце концов все-таки звоню. Не могу не позвонить… Не в силах удержаться. «Мосье нет дома». О! — У Колетты вырвался настоящий вопль. — И это еще полбеды, потому что, когда он оказывается дома, бывает страшнее…
Анна-Мария слушала ее, закрыв глаза, — так слова приобретали большую значимость, наполнялись особым смыслом, существовали сами по себе, вне Колетты. Анна-Мария слушала ее, как слушают радио или просматривают газету, — так, какие-то выдумки, даже не человеческий документ. Что она собирается делать, Колетта? Покончить жизнь самоубийством или выпить чашку чая, приготовленного для нее Анной-Марией? Сама Анна-Мария не ждала телефонного звонка.
— Мужчина ни в чем не знает отказа, — слышался голос Колетты. — Я говорю о мужчинах, у которых есть все, что душе угодно. Но подумайте о женщинах, когда им нужно чего-то добиться от мужчины — денег, места или рекомендации. Если же этот мужчина знаменитость, он им нужен хотя бы для того, чтобы появиться с ним вместе… Какое мужчине дело, позвонила ему женщина или нет? Он даже не думает об этом. А что творится с нами, когда мы ждем телефонного звонка, которого все нет и нет… Целый день… Какие-то дела, но ведь их вполне можно отложить… Страшная вещь — свобода, свободная голова, свободное время, даже если оно и занято!
Пораженная отчаянием, прозвучавшим в голосе Колетты, Анна-Мария открыла глаза:
— Да вы его любите, Колетта!
Колетта заломила руки:
— Но поймите же, что речь идет не просто о каком-нибудь определенном человеке, а вообще! Ну как вы не понимаете!
Анна-Мария снова закрыла глаза.
— Дело вовсе не в телефонном звонке! Не нужен он вам! — Колетта старалась пояснить свою мысль, и это «вам» заставляло предполагать, что речь идет не только о ней самой. — Когда он вам действительно нужен, тут другое дело. Но даже если он вам и не нужен, телефонный звонок придает вкус жизни, как соль или перец. Отчего жизнь такая пресная? Ведь, кажется, нет для этого никаких оснований, а она пресная, не пойму отчего… Ну, скажите, Анна-Мария, почему она такая пресная? Если бы вы знали, что за прелесть моя девочка! И Гастон очень, очень мил со мной… Он мне изредка изменяет, но после четырех лет супружеской жизни это естественно; мы прекрасно ладим… он очень меня балует, у меня есть все, что мне хочется. А я целый день, как дура, жду телефонного звонка… И даже не могу отплатить этому чудовищу тем же. Мужчины так заняты, что, не позвони я ему, он и не заметит. У меня создалось впечатление, что их дни и ночи закрыты для нас: «Вход воспрещен».
— Но не станете же вы все-таки утверждать, — не открывая глаз, сказала Анна-Мария, — что на свете не существует влюбленных мужчин?
— Не знаю. Знаю только, что он не позвонил… Понимаете, чтобы мужчина позвонил, ему нужно урвать свободную минуту… Не желая терять зря времени, они поручают своим секретарям звонить вам и берут трубку, когда вы уже подошли к телефону… Им легко отвлечься… О господи, до чего же я несчастная! Где гнездится боль, Анна-Мария? Можно подумать, она как воздух — повсюду, а не только в сердце…
Колетта плакала. Анна-Мария не знала, чем ее утешить… Колетта сама все сказала, она так прекрасно объяснила, почему «он» не позвонил, что Анне-Марии нечего было добавить. Она ласково погладила белокурую головку Колетты, прильнувшей к ее боку. И ощутила тепло ее лба. А что, если Колетта права, а что, если после войны все стало именно таким? Может быть, мужчины теперь не влюбляются? Она думала о том времени, когда перед самой войной жила у Женни и толпа мужчин увивалась вокруг Женни, сходила по ней с ума. Вспомнила она и Рауля, ночь, проведенную в грузовике, когда они возвращались вдвоем, организовав побег двадцати человек из тюрьмы П., любовь, вспыхнувшую той ледяной ночью в логове врага… Кто думал тогда о телефонных звонках!.. Но и сама она, конечно, изменилась с тех пор, она уже не чувствовала себя способной так любить, и воспоминание о Селестене лишь подтверждало эту уверенность… Но зачем сравнивать Колетту с собой, она немолода, у нее столько забот и горя… Однако и у других тоже свои заботы и свое горе, другие заботы, другое горе, но не менее тяжелые, чем у нее…
— Все мы как после тяжелого похмелья, — сказала Анна-Мария. — Времена героизма безвозвратно миновали… Мы опьянели от него, а теперь подавлены, словно еще не протрезвились. Мечтать больше не о чем, во всяком случае в ближайшее время… Вы, Колетта, попали совсем свеженькая в вагон, где люди, просидев целую ночь на жесткой скамейке или простояв в коридоре, изнемогают от усталости… На вас красивое, хорошо выглаженное платье, вам хочется поболтать, вы ждете, что за вами станут ухаживать. Вы только начинаете путешествие, а мы, мы выбились из сил, и нам не до вас…
Колетта высморкалась:
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать…
— Одним словом, — внезапно раздражаясь, произнесла Анна-Мария, — вы не нарадуетесь, что переехали из провинции в Париж, что у вас красивые платья, что вы ходите в театры, смотрите пьесы, о которых прежде могли только читать рецензии в газетах; у вас есть все, вы готовы начать игру… И вы до боли поражены, что никто не хочет играть с вами, хотя война кончена и вы получили наконец право… Но не забывайте, что почти все люди измотаны, изношены… А вы — молодые женщины, свеженькие, нарядные, — вы только и думаете о любви… Мне же, Колетта, не до телефона… и это не потому, что я вдвое старше вас!
И тут резко прозвучал телефонный звонок. Анна-Мария и Колетта были так поражены, что, не шевелясь, смотрели на аппарат, а звонок неистовствовал. Наконец Анна-Мария сняла трубку.
— Алло! Да… — проговорила она, — да… Конечно. Буду вовремя… Спасибо, что предупредили…
Она положила трубку.
Колетта с любопытством смотрела на Анну-Марию. Она ничего не знала о ее личной жизни.
— Вы не ждали, а он позвонил, — сказала она, и в голосе ее послышались нотки раздражения, которое вот-вот обернется настоящей злобой… — Ведь не ради же фотографий вам звонят в полночь!