Анни Маннинен
Шрифт:
От этой песни люди еще больше поникли и стояли беспомощные, удрученные. А красильщица продолжала свою работу, не поднимая головы.
— А никто другой не знает ту песню? — спросила Анни у старичка.
— Нет, та песня не получается ни у кого другого, — ответил старик. — Только она одна может, Маари. Только она умеет красить нити жизни. Только она знает песню, которая способна оживить землю. Другие наши девушки могут лишь подпевать ей. Да ты посмотри на них. Радость потухла в их глазах, голоса стали скрипучие, как у ворон. А что за косы у них, тьфу! Да, остались без доли, будто неурожайное поле…
— Природа-Мать, почему ты им не помогаешь? — тихо произнесла про себя Анни. — Дай им голос.
Ласковый ветер прошуршал в березняке. Он донес до деревни робкие запахи цветущего луга. Анни подошла к Маари и сказала:
— Посмотри, разные мелкие цветочки первыми осмелились возродиться к жизни и снова зацвели.
Маари наконец-то оторвалась от своего черного котла и, остановив на Анни пристальный взгляд, глубоко, полной грудью вдыхала свежий воздух, словно хотела впитать в себя все запахи.
— Различаю мышиный горошек и клевер, — произнесла она в задумчивости.
В этот миг в березняке закуковала кукушка. Начала она робко и тихо, но голос ее становился все увереннее и скоро полился так легко, будто кукушка и не собиралась кончать свое «ку-ку».
— Вы только послушайте эту кукушку, ишь сколько золота сулит нынче летом, — говорили старые люди, одетые в лохмотья, и еще внимательнее прислушивались к кукованию. Вся толпа заметно оживилась.
— Да она и не собирается кончать, — радовались люди. — Обещает долгих лет жизни. Добрая сегодня кукушка, а обычно так спешит… Так торопится…
— Маари оставила свою пряжу и подошла к низенькой ограде, которой был обнесен двор. Женщина завороженно прислушивалась к кукушке. Девушки столпились у нее за спиной. Маари вся преобразилась, ее усталое лицо стало просветленным, глаза заискрились, а из уст полилась песня, чистая и ясная, как слеза ребенка:
Сестры мои славные, Невесты юные. Вы пойдемте-ка со мной В голубую синь-синеву. Мы взойдем на Гору Кукушкину, Там вещунью вместе послушаем…И во главе с Маари девушки вереницей направились к полю, к зеленевшей меже.
— Что это за песня? — шепотом спросила Анни у стоявшей рядом старушки.
— Это праязык, вещие слова, — с таинственным видом ответила старушка. Я тоже девушкой знала этот язык, и тогда я тоже пела, и моя мать пела, и мать моей матери пела, и моя прабабушка, и бабушка моей прабабушки тоже пела эту песню. Смотри, как плавно и красиво они идут… Теперь поле не пропадет, не останется бесплодным, пусть здесь хоть конница проскачет. Теперь Природа-Мать услышит песню и проснется… И ой как она обрадуется! И сделает так, что всходы опять заколосятся и птицы запоют на деревьях…
— А где живет Природа-Мать? — спросила Анни как бы между прочим.
— А вон там, на вершине той гряды, — ответила старушка таинственно, тоном заговорщицы. — Там, где растут самые высокие ели и сосны. Там она живет. Эта песня доносится туда до нее, до Матери всех Матерей.
Анни вышла со двора и стала подниматься по склону гряды. Внизу, на равнине, девушки с Маари все еще обходили поля по обочинам, поросшим сорняками и репейником. Многоголосое девичье пение доносилось до слуха Анни как отдаленный отзвук из страны эльфов. Чем выше поднималась Анни, тем шире распахивались перед ее взором окрестные дали. Вскоре она увидела всю гряду целиком. До чего же красивое место сотворила для себя Природа-Мать! Наверно, она с великим удовольствием украшала его, разбрасывая среди мощных сосен ягельник, стланик, мягкие мшистые кочки и цветущий вереск. Его букеты вспыхивали среди зелени как сиреневые огоньки. Тут и там краснели грозди спелой брусники. Птицы хлопотали вокруг деревьев, на которых у них были свиты гнезда.
На вершине Анни огляделась. Внизу простиралась истерзанная войском земля: глинистые затоптанные поля, расхищенные амбары с распахнутыми настежь дверьми, оскверненные мутные озера и сонная река. Людям предстояло начинать жизнь заново.
Но где же сама Природа-Мать? По словам старушки, она должна сидеть где-то здесь, на вершине, и слушать песню девушек. Анни внимательно осмотрела каждый камень, каждую кочку. Она медленно брела вдоль гряды, в зарослях пламенеющего кипрея, заглядывая под каждое дерево, потом села на камень и стала терпеливо ждать. Но ничего не происходило.
«Пожалуй, мне надо выпить немного волшебного напитка», — решила в конце концов Анни. И капнула на язык две капли.
Вершина скалистой гряды сразу зашевелилась, задвигалась. Зашатались деревья, взлетело множество птиц. Это Природа-Мать с великим трудом пыталась подняться. Ее тело вросло глубоко в землю, и его оплели крепкие корни можжевельника, сосен и елей, а в волосах гнездились птицы. Она открыла глаза — это оказались два чистейших родника.
— Кто это меня тревожит? — спросила Природа-Мать, и голос ее прошумел как ветер.
— Это я, Анни Маннинен, — ответила девочка и не узнала своего голоса — это был писк маленького птенчика.
— Что ты от меня хочешь, Анни Маннинен? — вздохнула Природа-Мать, глядя глазами-родниками в синий простор неба, простиравшийся над ней. Она была очень морщинистая и вся поросла мохом. Когда она говорила, деревья вздрагивали словно под ветром. — Не надо приходить ко мне, Дитя Человеческое. Вопросы жизни и смерти решаются не здесь… В другом месте. Среди людей.
— Я пришла к тебе за словами, — пропищала по-птичьи Анни. Интересно, кто это дал ей такой голос, голос птенчика зяблика? Может быть, для того, чтобы Природа-Мать поняла ее речь? — Есть ли у тебя слова, чтобы защитить землю и воздух, леса и озера, реки, ламбушки и болота?
Природа-Мать молчала. Она громко вздыхала, ворочалась. От волнения ее глаза-родники заискрились, сосны вокруг закачались, зашумели.
— Все слова у меня иссякли, — сказала Природа-Мать. — Теперь я только ландшафт, без конца и без края. У меня нет больше никаких надежд, никаких желаний. Я ни о чем не думаю, ничего не делаю. Я только существую. Человеку дана страсть бесконечно стремиться к чему-то. Даже к чему-то большему, чем я сама. А значит, вы сами должны найти нужные слова. Возвращайся назад и скажи это людям. А мне позволь опять погрузиться в забытье… И если я устала и истощилась, то это ваша вина. Люди должны сами отыскать заветные слова. Оставь же меня в покое, девочка.