Аномалия
Шрифт:
Даже забравшись в кровать и с головой укрывшись одеялом, я не почувствовала себя в безопасности. Если даже тьма под сомкнутыми веками не способна защитить меня от того необъяснимого, с которым я сегодня столкнулась, вряд ли я еще почувствую себя в безопасности хоть когда-либо.
Естественно, ночью я не сомкнула глаз. А утром в мою комнату постучался Шейн. Солнечные лучи преломлялись через мое странное окно и плясали на сбившемся пестром коврике неровными пятнышками, стены стояли на своих местах, не собираясь никуда деваться, гребцы Ренуара неторопливо завтракали в позолоченной раме, как и всегда. Произошедшее
– Ты уже одета, – констатировал он, когда я вышла к нему в коридор.
– Ты же не заинтересован во мне как в девушке, – я подавила зевок, недоумевая, откуда во мне наскреблось энергии на эту вялую шутку. Шейн даже не улыбнулся.
– Я имею в виду – куда ты собралась? После вчерашнего… – Он запнулся. – Анджела ясно дала понять, что я не должен ни о чем тебя расспрашивать, но что, черт возьми, вчера с тобой произошло?
Анджела не успела ничего запретить мне, поэтому я почти не почувствовала себя злостной нарушительницей, ответив:
– У меня были галлюцинации. Очень… безумные. И, насколько я поняла, это как-то связано со срезами. Побочный эффект или что-то в этом роде…
– Побочный эффект? – Шейн коснулся пальцем нижней губы. – Со мной такого не случалось… Это будет повторяться?
– Я не знаю. Но, кажется, это можно исправить, и…
За спиной выразительно кашлянули. Я обернулась.
– Доброе утро, – произнес Данте, переводя взгляд с Шейна на меня.
Это был первый раз, когда он действительно на меня посмотрел. Первый раз, когда я обнаружила серьезные серые глаза и совершенно нечитаемое выражение лица – необъяснимая смесь осуждения и равнодушия. Участок кожи под правой скулой оставался синюшно-темным. Холодный компресс, если Данте до него вчера все-таки добрался, не особо помог.
– Готова? – спросил он.
– Да, – кивнула я, сомневаясь, что к тому, что произойдет, можно подготовиться.
– Хорошо.
И Данте направился к ступеням. Шейн недоброжелательно смотрел в его спину.
– Кто это такой?
– Его зовут Данте. Он сможет помочь мне…
Я вновь замолчала, ощутив болезненную зыбкость в произносимых словах. Никто вчера не говорил, что собирается помочь мне. Речь шла только об открытых коридорах, которые следовало закрыть. С моей помощью. Шейн уловил мое смятение, но что он, в конце концов, мог поделать?
– Он поможет мне справиться с этими галлюцинациями, – менее уверенно уточнила я. – Все будет нормально.
Глупая привычка – расписываться за то, что находится вне зоны твоего контроля.
– Надеюсь, они все знают, что делают, – пробормотал Шейн. – Сегодня нам всем отменили задания, Клара. И строго-настрого запретили о чем-либо тебя спрашивать.
– Значит, бунтуешь?
– Никому не говори. И об этом тоже.
Неожиданно Шейн сгреб меня в охапку и обнял. Я оказалась неудобно прижатой щекой к его ключице под тонким свитером и не сразу сообразила обнять его в ответ. А потом мысли об острой ключице растворились в окутавшем меня чувстве, о необходимости которого с вечера я почему-то не задумывалась. Это было утешение. С трудом пережив новый приступ жалости к себе, я первая разорвала объятия. Нельзя привыкать к хорошим вещам, которые длятся так мало.
– Осторожнее там, – невозмутимо сказал Шейн. – Мне будет очень грустно, если с тобой что-то случится.
– Спасибо, – искренне выдохнула я и поспешила на первый этаж, боясь, как бы ступеньки у меня под ногами опять не превратились в эскалатор.
Данте шел впереди меня, быстро, не заботясь, чтобы я не отставала. Впрочем, так было даже лучше – если бы мы шли рядом, я почти наверняка попыталась бы поговорить с ним. Меня останавливало то, что все-таки я ударила его. И пока не улучила момент, чтобы извиниться.
Но когда я вспоминала, как и почему это произошло, внутри поднималась волна возмущения. Никто не предупреждал меня, что за мной кто-то идет. Неужели за мной всегда кто-то шел? И если да, то почему никто никогда не говорил об этом ни слова? Зачем держать в секрете от собственного курьера такие важные вещи? И еще вести себя так, как будто я должна была сама обо всем догадаться, и не пытаться сбить с ног подозрительного типа, увязавшегося за мной на секретном, в общем-то, задании.
Данте резко остановился и развернулся. Я чудом в него не врезалась. Он собирался сказать что-то, но мое лицо по инерции все еще выражало крайнюю степень негодования. Приняв это на свой счет, Данте смерил меня холодным взглядом.
– Если ты полагаешь, что я нахожу эту ситуацию приятной, ты ошибаешься.
– Если ты полагаешь, что твои чувства мне сейчас важнее того, что пространство сходит с ума, и какая-то адская бездна пытается поглотить меня, ты ошибаешься вдвойне, – парировала я, пытаясь скрыть уязвленность и недовольство неудачностью момента.
Он ничего не ответил, явно что-то обдумывая. Это был мой шанс – выяснить у Данте хоть что-то. Я была дезориентирована, я всю ночь не сомкнула глаз, теряясь в догадках, что же, черт возьми, произошло со мной на самом деле. И я не была уверена, что Анджела с Дмитрием собираются проводить для меня ликбез.
– Ты работаешь на Анджелу? Как курьеры?
– Да, – помедлив, кивнул Данте. – Но я не курьер.
– Ты тоже не собираешься мне ничего объяснять?
– Ты пока не просила ничего тебе объяснить.
– А если попрошу – объяснишь?
– Не знаю, – Данте пожал плечами и засунул руки в карманы темно-серой ветровки. – Попробуй.
Возможно, от другого парня – Шейна, например, – это прозвучало бы как флирт. Но компания Данте была насколько неуютной, что мне и в голову не пришло, что он на такое способен. Я выдохнула.
– Я не спала целую ночь, пытаясь понять, что сделала не так. Что послужило причиной этих галлюцинаций? Почему вы все вроде как понимаете, что это, но ничего мне не говорите? Расскажи, пожалуйста, что со мной происходит. О каких открытых коридорах вы вчера говорили с Анджелой и Дмитрием?
Данте помедлил, а затем принял решение и кивнул в сторону крошечного парка недалеко от метро. Мне не нужно было разъяснять намек. Мы перешли через дорогу и приземлились на одну из лавок. Данте прищурился на солнце, пробивавшееся через ажур высаженных полукругом сосен, и еще с минуту тишина была нерушимой. Наконец, он произнес: