Аномалия
Шрифт:
– Что не так с метро Варшавы? – спросила я, оказавшись на достаточно близком расстоянии.
Плечи Шейна взметнулись вверх, от неожиданности он потерял равновесие – и тут же восстановил его, ухватившись за цепи. Его испепеляющий взгляд прожигал даже сквозь ночной сумрак.
– Клара. – Шейн стиснул сигарету зубами. – Избавься от привычки подкрадываться ко мне в темноте. Нельзя допустить, чтобы я подавился сигаретой и умер, понимаешь? Должен же в Особняке оставаться хоть кто-то красивый.
Я закатила глаза и подошла ближе.
– Варшава, – повторила я настойчивее. – Что там с Варшавой, Шейн?
– А
– Сегодня любопытная.
– Ничего себе. Но ты ведь знаешь, что говорить о делах нам нельзя.
Я хмыкнула со всем красноречием, на какое была способна.
– Ну ладно, – игриво сказал Шейн, поворачиваясь ко мне. – Но информация – это ресурс. И вряд ли у тебя есть что-то, что бы меня заинтересовало…
– Сегодня я встречалась с клиентом Анджелы лично, – сказала я.
В контракте был пункт о том, что прямых взаимодействий с заказчиками мы должны избегать. В целях безопасности секрета Анджелы Боттичелли, ее Особняка и ее курьеров.
– И что? – Шейн постарался выглядеть равнодушным, но я чувствовала растущую в нем заинтересованность. – Он таки рептилоид?
Эту теорию Шейн озвучил на первом для меня собрании в Большом кабинете. В своей манере говорить абсурдные вещи серьезным тоном он предположил, что мы доставляем посылки замаскированным под людей пришельцам. Я долго не могла понять, шутит он или нет, но больше, конечно, пялилась как завороженная на его прекрасное лицо. Кстати, возможно, именно в тот день, после первого слова о рептилоидах, Шейна возненавидела Нана.
– Выглядел вполне человеком, – сказала я, почему-то гораздо серьезнее, чем требовалось для ответа на такой вопрос. – Но он и правда был странный. Предлагал сводить меня в музей.
– Это эвфемизм? – с гаденькой улыбкой уточнил Шейн.
– Иди к черту. – Я фыркнула. – Твоя очередь, красавчик. Что не так с метро Варшавы?
– Ничего конкретного, правда.
– Неправда.
Он поднял глаза, и в этот момент все вдруг перестало казаться нормальным. Смутное беспокойство охватило меня даже раньше, чем Шейн заговорил – неожиданно тихо, без игривых ноток в голосе.
– Посмотри на нас, Клара. Всего лишь курьеры, играющие в обмен бесполезными крохами информации, как будто это и правда что-то значит.
Он с силой вдавил тлеющий кончик сигареты в землю, и на его лице на мгновение отразилась чистая, ничем не разбавленная ненависть, – как будто он расправлялся не с последней искоркой света в сгущавшихся сумерках, а со всеми своими врагами сразу. Это была еще одна эмоция, прекрасно выглядевшая на его выразительном лице, но я смотрела не туда. Рукав свободной черной рубашки Шейна задрался, когда он погасил сигарету, и я увидела тонкую полосочку, пересекающую его запястье. Алую. Свежую.
Это случалось и раньше, но почему-то сейчас увиденное застало меня врасплох. В животе похолодело. Проследив за моим взглядом, Шейн горько усмехнулся.
– Зачем ты это делаешь? – Внутри меня боролись острое чувство неправильности происходящего и сомнение: имею ли я право задавать этот вопрос?
– Я не знаю, Клара. – Он одернул рукав и потер порез через ткань. Я невольно поморщилась. Это «я не знаю» прозвучало так просто и искренне, что в горле у меня запершило.
– Ты бы его обработал.
– Чуть позже.
Я кивнула, не представляя, как облечь эмоции в слова. Шейн резал себя. Неглубоко, нечасто, но этого было достаточно, чтобы в его гардеробе не оставалось места для одежды с короткими рукавами. Над свежим порезом почти до самого локтя располагались шрамы от старых – заметные и не слишком, параллельные и пересекающиеся.
Ветер запутался в кронах окружающих нас кленов и отчаянно зашелестел в попытке вырваться из плена листьев. Я чувствовала себя бессильной – потому что у меня не было власти унять в Шейне то неназванное и необъяснимое, что вынуждало его делать это с собой. Я чувствовала себя ужасной подругой, – если Шейн и правда считал меня своей подругой.
Когда он заговорил вновь, я вздрогнула от неожиданности.
– В самой Варшаве нет ничего плохого. Просто каждый раз, когда я туда направляюсь, меня посещает чувство, что на станции прибытия должно произойти что-то… страшное. – Шейн скривился от того, как непохоже на него это прозвучало. И добавил: – Или, что хуже… что это самое страшное там уже произошло.
Кто-то за спиной
Иногда мне снилась стена, выложенная из камней разных размеров, неровная и неравномерная. Кажется, такая кладка называлась циклопической. Я шла вдоль стены, запоминая каждый изгиб и скол, на которые натыкалась моя ладонь. Стена была холодной и влажной, и когда я просыпалась, моя правая пятерня фантомно саднила.
И с этих странных секунд, когда я недоуменно сжимала и разжимала ладонь, пытаясь спросонья понять степень ее травмированности, началось очередное апрельское утро. Меня ожидало задание в Киеве, и поскольку с Прагой у Киева разница во времени была всего лишь в час, я даже не опаздывала. Это позволило мне провести еще полчаса в душе, натянуть клетчатую рубашку и джинсы, протершиеся на лодыжках из-за привычки спотыкаться о собственные ноги, высушить волосы и, наконец, посмотреть в окно.
Это был обязательный ритуал. За стеклом шел слепой дождь – сад, опоясывающий Особняк, шелестел от ударов капель о лепестки только распустившихся роз. Погода была так однозначна и очевидна, что лишь заглянув в другие окна можно было понять, что это – лжет. Нет там никакого дождя, и солнце временно скрылось в тучах. А еще в саду нашем росли не розы, а пионы.
Возможно, проблема заключалась в стекле. Оно было старинным и местами мутноватым, внутри застыли крошечные пузырьки воздуха. Анджела могла запросто позволить себе перестеклить окна во всем Особняке, и вряд ли она не поступила бы так со странным окном, не будь смысла оставить вещи как есть. Аномальному Особняку с аномальными ступенями для полного комплекта необходимы и аномально застекленные окна, верно? Хотя бы одно.
Я коснулась стоявшей на подоконнике пустой фоторамки, отметив, что «фальшивое» солнце умудрилось нагреть ее через пузырчатое стекло. Погладила листья вечно чахнувшего лимонного деревца; его бетонный вазон, сколько я жила здесь, был сдвинут относительно рисунка паркета. Будь я перфекционисткой, надорвалась бы, но поставила бы его как надо. Но перфекционизма во мне хватало лишь на поддержание порядка в шкафу.