Аномальная зона
Шрифт:
«Поесть, что ли?..» – так небрежно, походя, думал он в той, другой жизни, о еде, вспоминал о ней лениво и равнодушно, не испытывая настоящего голода. То, что он считал тогда голодом, были всего лишь слабые позывы, импульсы избалованного сытостью желудка, требующего новых вкусовых ощущений. Тем не менее в ту пору, подчинясь им, он вставал по их первому требованию, шёл к холодильнику на кухне своей уютной однокомнатной квартиры, и ел.
О Господи, что он ел! И, главное, как! Кривясь брезгливо и поругивая импортёров, жевал набитую трансгенной соей вперемешку с аргентинской буйволятиной колбасу или водянистые,
– Стой! – грубая команда погасила его разыгравшуюся фантазию. – Приготовиться к шмону. Расстегнуть куртки, вывернуть карман. Шапки долой!
Колонна встала в выгороженном колючей проволокой предзоннике. У распахнутых настежь ворот лагеря зеков встречали чекисты-обыскники. Богомолов торопливо расстегнул фуфайку, снял с головы мокрую кепку и, подобно другим заключённым, поднял её над головой в правой руке.
Выстроившись в ряд, вохровцы быстро и сноровисто обыскивали каждую пятёрку, пропуская подвергнутых шмону на территории лагеря, а начальник конвоя, наблюдая со стороны, командовал монотонно:
– Первая пошла, вторая пошла…
Когда наступила очередь пятёрки писателя, он вместе с остальными шагнул вперёд. Перед Иваном Михайловичем оказался совсем ещё молодой ефрейтор.
– Шапку давай! – рявкнул он и, взяв головной убор из рук Богомолова, ловко пробежал пальцами по швам, прощупал подкладку. Вернув, буркнул:
– Запрещённые предметы есть?
– Н-нет, – мотнул головой писатель.
Похлопав его обеими руками по бокам, вохровец приказал:
– Снять левый чобот!
Иван Михайлович торопливо разулся, протянув обыскнику обувку и стоя, как цапля, на одной ноге.
– Ты чё мне тут балерину изображаешь! – рявкнул ефрейтор. – Встань как положено!
Богомолов покорно ступил босой ногой в грязь.
С отвращением осмотрев мокрый башмак, вохровец швырнул его писателю:
– Следующий…
– Шестая пошла… – скомандовал начальник конвоя.
Пятёрка Богомолова устремилась в зону, уступая место следующей, и он заковылял торопливо, держа ботинок в руках и шлёпая по лужам разутой ногой.
При шмоне у кого-то из зеков вохровцы нашли и отобрали самодельные карты. Личный номер виновного, считав с бирки, чекист, лизнув грифель химического карандаша, записал в свой блокнот. У другого заключённого изъяли нож – заточенную с обоих краёв пластину железа с намотанной тряпкой взамен рукоятки. Обладателя заточки сразу скрутили, увели куда-то.
– Опять Хорёк в бур загремит, – прокомментировал вполголоса этот инцидент кто-то из зеков рядом с писателем.
– Не-е, он уже второй раз влетает с колюще-режущими, – возразил ему тихо другой. – Теперь наверняка в забой пойдёт. Они с двумя нарушениями режима завсегда в шахту на вечные времена отправляют.
Прошмонав колонну, вохровец впустил её на территорию лагеря. Здесь зеков встретил нарядчик и повёл в барак.
Каждая бригада размещалась в отдельном бараке, отгороженном, в свою очередь, от территории остальной зоны забором из частых рядов колючей проволоки, – локальном секторе. В него вела калитка, запирающаяся на замок, у которой всегда дежурил зек-локальщик с ключом. Он отпер дверь и пропустил бригаду, устремившуюся сразу в тёплый барак.
Вместе со всеми, грохоча по дощатому полу, Богомолов нырнул в душное, смрадное от запаха немытых тел, лежалого тряпья и дурной еды помещение и почувствовал себя почти счастливо.
4
Однако счастье длилось недолго. Едва он успел переодеться в закутке сушилки, пристроив ближе к горячему боку печи отсыревшую робу и натянув повседневную униформу, в которой надлежало находится в бараке – полосатые штаны и куртку, делающую всех заключенных похожими на зебр, вставших на дыбы, как его пальцем поманил завхоз – грубый мужик, исписанный татуировками до самых бровей.
– Эй, тилигент, подь сюды, – приказал он.
Богомолов обречённо подошёл, держась за ноющую поясницу.
– Быстро взял метлу, вон там, у порога, – указал завхоз на инструмент пальцем с наколотым на нём синим перстнем, – и марш локалку подметать.
– Так я ж… не ужинал ещё, не отдыхал, гражданин начальник.
– Граждане начальники по ту сторону забора живут, – отрезал завхоз. – Меня можешь просто звать – Лютый. Жрать тебе сегодня не положено – ты норму выработки не сполнил. Вот здесь, хе-хе, и доделаешь. А если в отказ от работы пойдёшь… Видишь этот кулак? – поднёс он к лицу Ивана Михайловича правую руку. – Этим кулаком я рабсила убиваю. Одним ударом. Но тебя, гниду, пожалею. Отобью почки так, что кровью ссать будешь. А потом сам подохнешь.
– Где мести-то? – торопливо поинтересовался, превозмогая себя, писатель, бросившись к чилижному венику, насаженному на длинную деревянную ручку.
Через минуту он уже шаркал метлой по утрамбованной до каменистой плотности земле перед входом в барак. Но мусора попадалось мало – каждая тряпочка в зоне шла в дело, каждый клочок бумаги использовался на раскурку. Только рыжие хвойные иглы да жёлтые листья высоченной, выше барачной крыши, осины усыпали территорию локального сектора. Их и сметал Богомолов в большую волглую кучу. Одновременно, не в силах сдержать себя, он то и дело нырял рукой в потайной карман, отщипывал от заветной, прибережённой с обеда, корочки хлеба малюсенькие кусочки и клал в рот, удивляясь, каким вкусным может быть этот незатейливый, то ли с отрубями, то ли с опилками наполовину смешанный, лагерный продукт.
Совсем стемнело, и одинокий фонарь, висевший на столбе при входе в барак, не мог отвоевать у сумрака большую часть пространства локальной зоны, а потому Иван Михайлович водил по неразличимой почти земле метлой наугад, соображая, может ли он прервать работу по причине ночного времени или следует ожидать особого распоряжения завхоза.
Дверь барака распахнулась с пронзительным визгом и оттуда с клубом пара, вырвавшегося в холодный осенний вечер, выглянул какой-то зек, окликнул, щурясь и вглядываясь в темноту: