Антарктическая одиссея (Северная партия экспедиции Р. Скотта)
Шрифт:
Нам никогда не казалось, что время тянется чересчур медленно, — мы были слишком заняты. В такой немногочисленной партии, как наша, каждому приходится следить за двумя-тремя статьями снаряжения. Кроме этих повседневных обязанностей, всё свободное время поглощала научная работа, которой было очень много, честно говоря, намного больше, чем мы предполагали.
О моральном состоянии любой экспедиции лучше всего говорит то, как её участники выполняют работу, не представляющую для них прямого личного интереса. В нашей экспедиции в момент прощания с Новой Зеландией только одного из шести членов Северной партии можно было назвать человеком науки. В первые несколько месяцев плавания "Терра-Новы" наука, представленная береговыми партиями, не была на борту судна в особом почёте, и научные работники обеих партий могли проявить свои способности только в мореходстве. Как и всю судовую команду, их разделили на вахты, и они наравне со всеми принимали деятельное участие в жизни корабля: кололи уголь, качали насосы, разворачивали реи и т. д. Со стороны Северная партия могла показаться командой военно-морского флота: в неё входили один офицер, один военный хирург, три унтер-офицера и только один участник не поднялся выше простого матроса. Однако теперь, когда мы осели на берегу, всё изменилось, и человеку непосвящённому только привычная манера выражаться лаконично и резковато выдала бы профессиональную принадлежность большинства зимовщиков. В одиночку невозможно было верно служить даже одной науке, мы же должны были добиться хороших результатов в трёх отраслях знания или расписаться в собственной несостоятельности. Поэтому к научной работе были привлечены все. Офицеры и матросы на равных вели по очереди наблюдения, и записи, сделанные в судовом журнале учёными наблюдателями из кубрика, отличались от остальных только чрезмерной аккуратностью и излишней полнотой.
Как только мы закончили высадку и установили метеорологическую будку, мы приступили к двухчасовым наблюдениям. За год, проведённый на мысе Адэр, мы прерывали их лишь дважды: один раз — на три дня, другой — на четыре, когда все шестеро ушли в санный поход. Чтобы вести наблюдения, около хижины постоянно должен был находиться человек. Тем не менее мы почти ничего не упустили, особенно после того как Дикасон и Браунинг, деливший с ним обязанности кока, научились правильно считывать показания термометров и барометров.
В хорошую погоду производить наблюдения не так уж сложно, но в метель… Случалось, и не раз, что наблюдатель просто чудом успевал уклониться от подхваченного могучим порывом ветра деревянного ящика или брёвна, которые убили бы его наповал. Ножки метеорологической будки мы прикрепили к ящику, наполненному камнями, и поместили в 80-100 ярдах [73–92 м] от хижины, чтобы она не влияла на показания термометров и не мешала правильно определять направление ветра. Всякий раз на пути к экрану приходилось преодолевать это расстояние, а чтобы наблюдатель в метель не потерял ориентировку, между хижиной и наблюдательным пунктом мы натянули леер. В самые яростные вьюги у наблюдателя иногда уходило на дорогу десять, а то и пятнадцать минут, иногда же он вообще только благодаря лееру мог найти свой дом.
Наши труды на ниве геологии также были вознаграждены богатым научным урожаем, чего никак нельзя сказать о биологии моря. Вот уж где было редкостное несоответствие между вложенным трудом и полученными результатами! Мы располагали, конечно, лишь самым примитивным снаряжением, но главной причиной плохих уловов было, наверное, не оно, а сильные приливно-отливные течения. Они, что ни день, проносили мимо берега множество айсбергов различной величины, и на мелководье эти чудовища давно соскребли со дна моря всё живое. Так или иначе, но за двенадцать раз, что мы опускали драгу, мы вытащили одного морского ежа, одного многощетинкового червя и одного морского паука, после чего отказались от надежды добиться от моря чего-нибудь путного с нашим скудным снаряжением. Мы продолжали выходить в море на единственном нашем судёнышке — норвежской плоскодонке, но эти вылазки, интересные, иногда даже захватывающие, не приносили плодов, а выходы в море были сопряжены с большими трудностями. Представление о них даёт выдержка из моего дневника от 28 марта:
"Когда мы спустили плоскодонку, было около 18°, и спокойное море замерзало прямо у нас на глазах. Не прошло и двух часов, как на совершенно чистой недавно поверхности воды образовались длинные полосы льда толщиною около трёх четвертей дюйма. Сформировавшись, то есть достигнув определённой толщины и размера, они попадали во власть течения, которое подхватывало их и несло навстречу плоскодонке. Нам оставалось продираться сквозь них или уходить дальше от берега, но тогда на обратном пути пришлось бы преодолевать несколько сот ярдов прибрежного льда. Риск был слишком велик. Ведь столкновение даже с небольшой полоской льда отнимало у нас полчаса времени и все рабочие руки, каждые несколько ярдов приходилось отвлекаться от драгирования и проталкивать лодку. Соприкоснувшись со льдиной, мы подтягивали к себе драгу и лески, один из нас подгребал на корме веслом, другой следил за лесками, третий, перегнувшись через нос, отталкивал льдину деревянной лопатой, оставленной Борхгревинком, или, на тонком льду, старался ею грести. Последнее требовало больших усилий, которые, к тому же, всё время приходилось соразмерять с действиями других, чтобы не сломать весло или не превысить нагрузку на среднюю часть судна. Вскоре я убедился, что в поединке с более толстыми льдинами, которые не поддавались лопате, лучше пользоваться деревянным ковшом для наших трофеев — им легче разбивать лёд".
Чем больше неблагодарной работы мы делали, тем выше я ценил троих моих верных помощников. Кемпбелл готов был предоставить в моё распоряжение любого из людей, а если понадобится — то и всех сразу, но я никогда не изменял принципу добровольности. По опыту я знал, что совсем нетрудно привлечь людей к работе, которая незамедлительно приносит интересные результаты — выявляет, например, новые виды животных, неизвестные каменные породы, что-нибудь красивое. Но если ты раз за разом не получаешь вообще никаких результатов или во всяком случае результатов ощутимых, то найти для такого дела помощников чаще всего очень непросто. Мне же необычайно повезло с товарищами — они всегда сами вызывались производить систематические наблюдения и нередко жертвовали обедом, орудуя киркой и лопатой или вытягивая драгу. И та, и другая работа, как правило, бывала бесплодной, тем не менее никто не унывал и не бросал её, пока я сам не приходил в отчаяние от морской биологии и всего, что с ней связано, и не отправлялся решительно к дому, хотя кому-кому, а мне уж никак не подобало первому падать духом. Поэтому достижения в этой и других областях науки в значительной мере заслуга Абботта, Браунинга и Дикасона. Не будет преувеличением сказать, что Северная партия, которая по прибытии в Антарктику состояла из пяти офицеров и унтер-офицеров военно-морского флота и одного матроса, к моменту возвращения спустя год насчитывала шесть научных работников. И каждый из них внёс в науку свой вклад в виде оригинальной работы.
ГЛАВА VI. ЗАМЕРЗАНИЕ МОРЯ И ВЕЛИКАЯ МАЙСКАЯ МЕТЕЛЬ
Несмотря на ветры, море замерзает. — Блинчатый лёд. — Мы расширяем наши прогулки. — Один из складов Борхгревинка. — Его склад угля и провизии — важное подспорье для нас. — Драже с лимонным соком и "джемоклей". Начало метели. — Каменные ливни. — Муки метеоролога. — Незначительные потери. — За водой для мытья. — Что опаснее — порывы ветра или внезапное затишье? — Работа в стенах дома. — Буря испытывает наше терпение. "Карузофон". — Гимн ночного дежурного. — Восходы солнца. — Горная пещера. Случай с порошком магния. — Граммофон, как всегда, откликается на происшествие. — Лучшее полярное сияние из виденных нами
Замерзание моря в Антарктике — всегда захватывающее зрелище, но, пожалуй, нигде мы не увидели бы его в такой полноте, как на мысе Адэр в бурную осень 1911 года. Как только мороз крепчает, на поверхности воды при первой же благоприятной возможности появляются кристаллы льда, которые вскоре образуют ледяное сало. Сначала этот процесс происходит медленно, любой мало-мальски сильный ветер отгоняет сало, но чем ниже опускается ртуть на градуснике, тем быстрее оно формируется, и в конце концов даже после самого свирепого шторма море остаётся открытым не больше нескольких минут.
Только наблюдая эту картину и своими глазами видя, как быстро лёд усмиряет и даже убивает прибой, проникаешься сознанием всесилия мороза.
Девятнадцатого апреля бушевавший несколько часов шторм отогнал лёд, сковавший залив в последние дни. Проснувшись на следующее утро, мы услышали, как сильные порывы ветра то и дело сотрясают хижину. Залив превратился в котёл бурлящей белой воды, близ берега верхушки волн разбивались о подошву припая и мириадами брызг разлетались в стороны. Смельчака, подходившего к берегу на расстояние нескольких ярдов, они окатывали с головы до пят и замерзали на нём. Судя по морозному воздуху и быстроте, с какой у подошвы припая брызги превращались в ледяные гирлянды, мы решили, что температура очень низкая, но прошло совсем немного времени и мы получили зримые доказательства этого. Полюбовавшись заливом, посмотрев на прибой чуть дальше к югу, мы пошли завтракать, а когда после еды отважились выйти снова, нашим глазам предстала совсем иная картина. Белых гребешков как не бывало, только кое-где у самой подошвы припая изредка вскипала белая пена да остатки прибоя тяжело дышали под покровом ледяных кристаллов и вздымали его.
Со смотровой точки на склонах мыса, с высоты нескольких сот футов над уровнем моря, залив под косыми лучами солнца выглядел точь-в-точь как пашня, запущенная после многолетней обработки под пастбище, с той разницей, что неподвижные на поле борозды ожили и непрестанно двигались на север.
Прибой становился всё тише и тише, и наконец его вздохи совсем ослабли. Но даже эти еле заметные движения были невыносимы для льда, который затвердевал и утолщался. Они разбивали его на небольшие остроугольные куски диаметром в один-два фута [31–62 см]. От слабого трения друг о друга их углы стачивались, края загибались кверху, одним словом, на наших глазах происходило образование блинчатого льда, этого чуда полярных морей, давно известного путешественникам. Все эти метаморфозы со льдом произошли в течение одного дня, ночью же прибой затих совсем, отдельные "блины" срослись воедино, море снова покрыл сплошной лёд, только местами прошитый трещинами, идущими от одного заблудшего айсберга к другому или соединяющими два выступа близ берега.