Антистерва
Шрифт:
Лола вздрогнула и стремительно села на кровати.
— Вам никогда не говорили, что, входя в комнату к женщине, надо стучаться? — сказала она в темноту. — Врываетесь бесшумно, как… как… — Она хотела сказать «как кот», но не сказала: он совсем не походил на это уютное животное. — Как хищник! — сердито проговорила она наконец.
— Я подумал, что вы, скорее всего, не спите. И, как видите, не ошибся.
Его голос звучал в темноте так же невозмутимо и отстраненно, как при свете венской люстры.
— Вас это совершенно не касается, — пробормотала
Ей было неприятно разговаривать с ним в темноте: почему-то показалось, что это только она его не видит, а он видит ее прекрасно — в самом деле, как какой-нибудь сильный и непредсказуемый зверь.
— Почему же? — В рассеянном ночном свете его переливчатые, как ракушечные створки, глаза выглядели еще более бесстрастными. — Я тоже устал с дороги — она оказалась гораздо беспокойнее, чем я ожидал, — и тоже не сплю. Для нас обоих будет гораздо полезнее снять напряжение естественным физиологическим путем, чем снотворным.
— Вы просто… просто… — Лола задохнулась от возмущения.
— Не тратьте время на слова, — посоветовал он. — Про хищника я уже слышал. Лучше решайтесь поскорее, я же не собираюсь вас насиловать.
Он стоял в двух шагах от кровати, в длинном бархатном халате, держал в руке книжку, постукивал ее корешком по ладони другой руки, и весь его вид говорил то же, что он произнес вслух: «Мне некогда, я хочу поскорее заснуть, и вы вполне устраиваете меня в качестве снотворного».
Лола меньше всего ожидала, что в такую минуту — неприкрыто циничную, даже гнусную — ей захочется смеяться. Но ей захотелось именно этого, и она с трудом сдержала свой неуместный смех.
— Вы правы, — сказала она, глядя в створки его глаз. — Не то чтобы я не могла без этого уснуть, но в вашем обществе я чувствую себя как-то увереннее. По крайней мере, мне не лезут в голову глупости. Что ж, ложитесь — попробуем.
Она снова потянулась к выключателю.
— Оставь свет, — сказал Роман. — И сними ночную рубашку. У тебя хорошая фигура, это возбуждает.
— Черт знает что! — воскликнула Лола. — Интересно, в борделе, куда вы меня направляли, все происходит именно так?
— Во всяком случае, осмотр тела включен в оплату.
— Значит, надо тренироваться, — усмехнулась она, стягивая с себя рубашку. — Думаю, ваше отношение к этому делу окажется типичным для моих будущих клиентов.
Вместо ответа он снял халат, под которым, как оказалось, ничего не было, и, наклонившись над кроватью, поцеловал Лолу — не в губы, а в шею, под горло, и поцеловал очень сильно, до боли. От неожиданности она упала на подушку и вскрикнула. Роман навалился на нее сверху, прервал поцелуй и произнес — впервые не ровным, а чуть срывающимся голосом:
— У меня в последнее время не было женщины — кончу по быстрому. Ты же этого хочешь?
— Д-да… — выдавила из себя Лола.
— Ну и хорошо.
Все, что он делал дальше, оказалось менее неприятным, чем она ожидала. Он действительно был похож на хищника — она назвала его так, хотя и в досаде, но точно. У него даже
Он положил ладони ей на колени и резко их раздвинул; наверное, она судорожно сводила ноги, и это ему, конечно, мешало. Может быть, он должен был бы попросить, чтобы она раздвинула ноги сама, вместо того, чтобы дергать их в стороны так коротко и жестко. Но Лола была даже рада такой его бессловесной жесткости: она все равно не знала, что ей надо делать и как, и наверняка делала бы все бестолково, если бы стала прислушиваться к каким-нибудь словам, а не подчиняться простым и понятным движениям.
Она все время помнила, что надо постараться не вскрикнуть от боли, и тогда он, может быть, не заметит той глупой странности, которая его ожидает, — и не вскрикнула, хотя ей в самом деле стало больно, когда он наконец вдавился в нее, именно вдавился, даже протиснулся; иначе невозможно было назвать то, что ему с трудом удалось сделать между ее послушно раздвинутыми ногами.
Вскрикнуть-то она не вскрикнула, но губы все же прикусила, потому что боль оказалась не мгновенной, а долгой, натужной, как его давящее движение вглубь ее тела.
— Этого только не хватало… — процедил он сквозь стиснутые зубы.
Голос звучал сердито, но глаза, приблизившиеся почти вплотную к Лолиным глазам, сверкали каким-то совершенно другим чувством — впервые чувством, а не перламутровым равнодушием, хотя это чувство все-таки было в его глазах таким же неуловимым, как их цвет.
Ей показалось, что после этих слов он заторопился. Или так все и должно было происходить, даже если бы он не старался закончить все это поскорее? Этого Лола уже не поняла — от стыда она зажмурилась и поэтому больше не видела его глаз, а только чувствовала его движения у себя внутри; эти-то движения почему-то и казались ей торопливыми.
Через минуту он замер над нею, весь как-то выгнулся, задергался, словно в коротких судорогах, сразу же перекатился через нее и лег рядом. Лола не знала, что теперь делать, что говорить и надо ли вообще что-нибудь говорить. Он, во всяком случае, молчал, и она решила промолчать тоже.
— Тебя что, в гарем готовили? — наконец произнес Роман. — Сколько тебе лет?
— Двадцать семь, — пробормотала она.
— Азия, конечно, есть Азия, но я думал, у вас там от девственности все-таки пораньше избавляются. Оставь свет! прикрикнул он, заметив судорожное движение, которым она потянулась к выключателю. И добавил уже чуть мягче: — Не злись. Хоть предупредила бы, а то и правда, как будто изнасиловал… Ничего, это только в первый раз противно, а потом разохотишься.