Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
– Чего ожидать? – склонился к ней Северин.
– Имейте в виду, – сказала Лангуева, обводя стол скрюченными пальцами с зажатой в них сигаретой. – Я к этому отношения не имею.
Но я заметил, что сигарета подрагивает в ее руке.
– В каком смысле? – заглянул ей в лицо Стас.
– А в таком смысле, что книжек я не брала, даже в комнату не входила. И ничего с этого иметь не должна была. Просто примчался ко мне этот идиот с выпученными глазами... – Нина Ефимовна скривилась то ли от дыма, то ли от неприятного воспоминания, – кричит: “Такой случай! Никто не узнает!” Подонок...
Пепел покатился ей на юбку.
– Ну я ему сказала: делай что хочешь, а я ни при чем. Наврать, когда придут, могу чего-нибудь,
“А зачем милицию вызывала?” – чуть было не спросил я злорадно и осекся за мгновение до быстрого предупреждающего взгляда Северина. Действительно, если Нина Ефимовна Лангуева хочет пока думать, что может вот таким детским способом сухой выскочить из воды, пусть думает. Пока.
– Отлично, – воскликнул Северин, усаживаясь за стол напротив нас и доставая стопку бланков. Тон его из протокольного сделался почти что дружелюбным. – У меня от следователя прокуратуры имеется отдельное поручение официально допросить вас по этому эпизоду. Не возражаете?
– Валяйте, – согласилась Лангуева, зажигая новую сигарету.
Когда допрос подошел к концу, я взял у Балакина ключи и сходил за Овсовым. Пардон за каламбур, вид у Лошади был загнанный. Время, проведенное наедине с собой после мимолетной встречи в коридоре, не прошло для него бесследно. Пока я конвоировал его от кабинета к кабинету, он то и дело нервно утирал платком шею и красное разгоряченное лицо. А зрелище окутанной дымом Лангуевой перед столом с протоколом допроса, кажется, доконало его окончательно.
– Вон он, голубчик, – зло и торжествующе приветствовала Алика вобла, которая к концу допроса стала почти такая же разговорчивая, как при нашей первой встрече, только, так сказать, с обратным знаком. – А вы знаете, – удивленно повернулась она к Северину – я вот вам тут все рассказывала-рассказывала, а сейчас вдруг подумала: может, он и мне тогда наврал, а? Может, он сам ее и убил?
С Аликом при этих словах случилось что-то ужасное. Он из красного сделался белым, пошатнулся, оперся на стену и стал медленно сползать вниз. Я еле успел подхватить его под мышки. На глазах у него набухали крупные слезы, они слепили его, он тряс головой, часто-часто мигал, но, по-моему, не видел вокруг ничего.
– Боже мой... – шептали его губы, ставшие из пунцовых синими. – Я не убивал... Боже мой...
Через час, отпоив Овсова валерьянкой, мы знали все. Разумеется, я имею в виду: все, что было известно самому Овсову. Но новое наше знание не только не продвинуло нас в раскрытии убийства и в поисках Ольги, но, пожалуй, запутало еще больше.
16
Как ни удивительно, Пиявкой Илюшу Яропова прозвали не друзья-блатари, и даже не дворовые приятели, а родная мама Анна Кузьминична. Видать, нежным и ласковым сыночек был с самых отроческих лет. Справедливости ради надо сказать, что и сама Анна Кузьминична, или просто Нюрка, как звали ее все вокруг до самой старости, добротой и мягкостью нрава никогда не отличалась. Лупила своего отпрыска по делу и без дела, с пьяных глаз и протрезвев, что, впрочем, бывало нечасто, лупила до тех самых пор, пока сынишка не подрос. Тогда они поменялись ролями.
Скучная история. И хотя стараниями бадакинских оперов и участковых удалось найти немало бывших жильцов шестнадцатого дома – свидетелей яроповского безобразного бытия, существенных деталей не всплывало. Ну, пили, ну, дрались, ну, ходили к ним разные компании... Тогдашний участковый, ныне пенсионер, старался побольше иметь дело с этой семейкой, “осуществлял профилактические меры”, соседи старались – поменьше.
Правда, с тех пор, как Анна Кузьминична, полуразбитая предварительно параличом, переселилась от сына сначала в дом для престарелых, а через полгода в мир иной, поведение Ильи Яропова изменилось. Сказать, что в лучшую сторону,
На том, собственно говоря, и сгорел тогдашний участковый, отправившись на пенсию несколько раньше, чем ему хотелось. Это произошло вскоре после того, как выяснилось, что просторная комната Яропова в полупустынной, отживающей век коммуналке стала постоянным местом встреч вполне определенной категории лиц. Тихие, нешумные, скользили они тенями по плохо освещенному коридору, стараясь никого не потревожить, не привлечь к себе внимания. Слабым оправданием, но не утешением для старика-участкового, который, и теперь еще смущаясь, рассказывал про эту историю Балакину, было, что в те времена наркомания как явление считалась в нашем обществе несуществующей. На худой конец, могли иметь место отдельные нетипичные случаи. А нетипичное, понятное дело, характерно тем, что его до смешного мало, иначе какое же оно нетипичное. И чем меньше, тем лучше.
На суде Яропову было предъявлено обвинение в содержании притона для потребления наркотиков. А в процессе следствия стало известно, что Пиявка славился среди соответствующего контингента как человек, у которого всегда можно найти “травку”, “колеса”, а то и порошок. Он получил десять лет в колонии усиленного режима, где находится и поныне.
Конечно, бывают в жизни совпадения. Но теперь никто из нас уже не сомневался, что тут “тепло”. Наркоманка, убитая в той самой комнате, где много лет назад был притон наркоманов... Крупицы морфина в кармане плаща... “Кукла”, которую принес человек, сославшийся на Пиявку...
Тепло-то, тепло, да непонятно, с какого боку. Сегодня днем Петрову и Пырсикову Комковский по нашей просьбе вызывал на Петровку, где они в категорической форме опознали плащ Троепольской. Как она-то, черт возьми, завязана в этой истории?!
В принципе, надо было собираться в командировку в Мордовию, на встречу с Яроповым. Правда, для разговора материала до смешного мало: фотография убитой, смутные приметы человека с “куклой”... В Мордовию путь неблизкий – а ну как упрется Пиявка? Не думаю, чтоб за время отсидки прибавилось у него любви к органам внутренних дел, а делить ему сейчас с нами нечего. Скажет: не знаю, не помню – и баста. А время, время бежит!
Ибо мы сейчас расследуем – не просто убийство неизвестной. Фактически на руках у нас два дела: второе – по факту исчезновения Ольги Троепольской. Где она? Жива ли? С каждым днем шансы на это уменьшаются. Поэтому, посовещавшись с Комаровым, мы решили с поездкой к Яропову повременить, попытаться завтра реализовать кое-какие надежды, которые оставались здесь, в Москве.
Первую я связывал с редакцией, точнее, с заведующим отделом писем по фамилии Чиж. Вторая появилась благодаря Балакину: ему удалось разыскать некоего Кошечкина Валерия Петровича, единственного из жильцов дома, кто был вхож к Яропову. Его, Кошечкина, незадолго до посадки Пиявки самого случайно задержали “под кайфом”, нашли при нем шприц и пакетик с опием, осудили на два года. Он уже давно вышел, по сведениям из отделения милиции по месту жительства ведет нормальный образ жизни, женат, имеет ребенка, работает в отделе снабжения большого завода. Сейчас он в командировке, должен приехать завтра днем. Третья надежда тускло светила нам сквозь бурелом овсовских показаний. И если всюду сорвется...