Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
– Гражданин Горовец, – скрипуче начал он, – из служебного сейфа Ольги Васильевны Троепольской исчезла ее рукопись, имеющая форму дневника. Следствие имеет основания полагать, что эта рукопись может оказаться важной уликой в уголовном деле...
– Но ведь убитая, кажется, не Ольга? – с вызовом прервал Горовец. (Эту информацию для размышления только что подкинул ему по моей просьбе Чиж.)
– В уголовном деле, – продолжал, не обращая внимания на этот выкрик, Северин, – по факту исчезновения Троепольской. Следствие располагает показаниями свидетелей, которые видели вас рано утром во вторник, восьмого числа, входящим
Горовец замер, в упор глядя на Северина. (Его видела уборщица, которая рассказала об этом Чижу. Потом уже я нашел вахтера и секретаря редакции, тоже его запомнивших.)
– Как известно, – скрипел дальше Стас, – при проведении осмотра нами были сняты пальцевые отпечатки с дверцы сейфа Троепольской. Одни из этих отпечатков до сих пор не идентифицированы. Следствие предполагает, что эти отпечатки могут принадлежать вам. Поэтому мы предлагаем вам сейчас одеться и поехать с нами в прокуратуру, чтобы следователь, ведущий дело, мог взять у вас по этому поводу официальные показания.
Северин помолчал, а потом, глядя в стенку, влупил с оттяжкой:
– Если прокурор сочтет необходимым, у вас будет произведен обыск.
Все это время я неотрывно следил за Горовцом. Глаза он полуприкрыл, но пухлые брыльки его откровенно дрожали, выдавая состояние хозяина, и я с мстительной радостью понял, что, кажется, не ошибся.
– Где рукопись? – сурово спросил я.
Горовец в испуге отпрянул, споткнулся о подлокотник и упал в свое финское кресло, смешно задрав голые волосатые ноги.
Но нам было не до смеха.
– Только не говори, что ты ее съел! – угрожающе склонился над поверженным художником утративший всякую индифферентность Северин.
– Я... я... – заблеял Горовец. Взгляд его маленьких припухших глаз в страхе метался между нами. – Порвал... и в унитаз...
У меня от досады схватило виски.
– Понятно, – процедил сквозь зубы Северин. – Рукописи не горят, зато их можно спустить в канализацию.
Вдруг ощутив позади бессонную ночь, я устало опустился на край кресла. Все впустую! Самое обидное, что ведь угадали, попали в точку, даже раскололи эту пухлую мразь – и надо же, ткнулись носом в стенку! Я с ненавистью глядел в его перепуганную рожу, зримо представляя, как рвет он своими жирными пальцами один за другим листочки, рвет помельче, чтоб не застряли, не засорили его поганый импортный унитаз, когда вдруг меня осенило. Если это правда, Горовец ни за что не признался бы: нет рукописи – нет доказательства, что он ее взял! Я подался вперед, стараясь заглянуть ему в глаза, спросил:
– Всю?
Сглотнув, он то ли икнул, то ли дернулся в судороге. Наконец обреченно вытолкнул из себя:
– Нет. Только... – И замолк.
– Только те страницы, где было про вас! – торжествующе закончил я за него.
По дороге в прокуратуру, сидя рядом с понурым Горовцом, которого мы везли туда для оформления официальной процедуры “добровольной выдачи вещественного доказательства”, я с трудом удерживался от улыбки. Вот тебе и мужчина первый сорт! Человек без комплексов! Что же она о нем узнала, что про него поняла, чтобы заставить его пуститься на такие авантюры?
Потом мысль моя естественным образом перескочила на саму Ольгу. Ну ладно, для нас это работа. А вот как у нее получается? Чтобы всякую дрянь, которая ей на глаза попадает, как
18
“...если со мной что-нибудь случится. Не сомневаюсь, что те, кому надо, бросятся рыться в моих бумажках, и надеюсь, кто-нибудь из наших сообразит про эти записки – ну хотя бы из чистого любопытства взглянуть наконец, что же это я там пишу. Поэтому, дабы облегчить задачу, даю собственноручные показания (Боже, как я себе в этот миг нравлюсь!).
Для начала придется объяснить, почему я делаю это таким романтическим образом – так сказать, пишу с того света (ха-ха, надеюсь, это шутка) вместо того, чтобы попросту поделиться с товарищами по работе. Объясняю: во избежание массового кудахтанья. Представляю, как Лорчик, рыдая, падает мне на грудь, а баба Ната смотрит сквозь меня стальным комиссарским взглядом. “Если смерти – то мгновенной...”, читаю я в нем. И даже Славик Чиж, боюсь, может разволноваться, сказать два-три неодобрительных слова. Про то, что надо не валять дурака, а сообщить обо всем в милицию. И тут они все дружно это подхватят: в милицию, в милицию!
А почему, собственно говоря, в милицию? Потому, что у них лица розовые, а револьвер желт?! Извините, товарищ лейтенант (или майор? – дело-то серьезное), но если это вы сейчас мою галиматью читаете – ваша правда, а если я сама это перечитываю перед тем, как в урну кинуть, – моя.
Хотя нет. В любом случае правда моя! Я делаю свою работу, как я ее понимаю. Ни черта у нас не выйдет до тех пор, пока каждый будет заниматься только тем, что “положено”. Кем положено? Куда положено? Пока пожары будут бросаться тушить одни пожарники, а утопающих спасать – только члены добровольного общества спасения на водах, у кого билет, значок и взносы не просрочены. Конец вступления.
Итак, по существу не заданных мне вопросов могу показать следующее. С Шу-шу я познакомилась двадцать четвертого июня в салоне-парикмахерской “Волшебница”. Было это так. Мы сидим с ней в соседних креслах, укрытые одинаковыми простынками, с белыми тюрбанами на головах. Формально мы ждем, пока подсохнут волосы, а на самом деле – пока Стелла (ее) и Наташа (моя) наговорятся досыта, одна по телефону, другая с клиенткой-подружкой, которая вытащила ее в коридор. Насколько помню, мы сидим не шевелясь, по крайней мере я так сижу, головой по сторонам не вертим, и если кому-то охота докопаться до самого начала, до того, как мы это заметили, то пожалуйста: благодарить надо уборщицу, молодую чернявую бабу, не слишком усердно выметавшую лохматый мусор из-под наших ног. Она останавливается между нами со своей шваброй, глядит сразу в оба зеркала, фыркает и интересуется:
– Близняшки, что ли?
Мы скашиваем глаза друг на друга. Вернее, на наши изображения в зеркалах. И видим (во всяком случае, я вижу) две довольно маловыразительные, но действительно похожие физиономии. Потом Наташа со Стеллой хохоча крутят нас и вертят, разглядывают в фас и профиль, вокруг собирается весь женский зал, начинаются шуточки, вопросики: про маму с папой, кто из них где и когда подгулял, про детдом и про инкубатор. Мне это довольно скоро надоедает, но сбежать из парикмахерского кресла с недоделанной головой я, естественно, не могу.