Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 27. Михаил Мишин
Шрифт:
Ну, тускловатое; ну, не центр галактики. Но — наше. До тебя его не было, после — не будет. Проникнись — и померцай остальным по-хорошему.
Ну хоть лично мне мигни разок.
В знак того, что не зря тут клокотала моя академическая мысль.
199?
Уютно сидя в блиндаже,
уютно вытянувшись в окопе,
уютно укрывшись в воронке от снаряда,
уютно забежав за блок-пост,
уютно скрючившись
уютно опускаясь в братскую могилу,
и все вместе уютно устроившись у телевизора…
Освобождаем заложников!
Во главе с главным. Он, как узнал, дико огорчился. Генералов — на ковер. Как вас, говорит, понимать?., мать! Ну, те от ужаса потеют, потому что сами не знают, как их понимать. Особенно тот пограничник, он-то воображал, что граница — это между теми, кто внутри, и теми, кто снаружи, а оказалось, границы все теперь прямо тут, внутри… Он начал было: виноват, опозорен, в отставку… Тоже, цаца! Все опозорены, и ничего, а он… В отставку ему. Обойдесся!.. Кстати, у нас в доме между подъездами граница тоже открыта, и бомжи туда-сюда шастают и гадят… ну это к слову..
Короче, как главный им всем вставил, так они ему в секунду — план. Детальнейший — вплоть до дыма. Потому что в дыму легче работать снайперам. Их тридцать восемь ровно. И все следят за целью. Причем каждый — за своей! Цель, понимаешь, направо — и снайпер направо. То есть все до мелочей предусмотрели. Даже образовали штаб — по выборам. Правда, пока неизвестно — для выборов кого. Он пока не решил, он в феврале решит, как будет лучше для россиян, понимаешь. А штаб-то уже будет. Чтоб отслеживал. Дума, допустим, направо, и штаб направо. Но это в феврале. А в январе главная цель — спасти заложников. Причем главная цель — наказать террористов. Правда, тут этот помятый правозащитник опять выскочил, начал вякать, что двух главных не бывает, что одно всегда будет главнее другого… Примитив. В диалектике не сечет. В правовом государстве главное — неотвратимость наказания. Но параллельно неизбежность поощрения. Поэтому между залпами «Града» слышна пирушка победителей.
— А кто будет главный по бюджету? Из яблоков? А по обороне? А давай так: мы вам — комитет по налогам, а вы нам — по обороне, а этому, нервному — по контролю за водкой и охране детства от материнства… Какие женщины? Нету больше в России этих женщин, они в прошлой Думе были!.. А в коридоре воет — это не женщина, это в коридоре телевизор, это она там в Кизляре… то есть в Трабзоне, она с парохода с этого… Кстати, в странах, где цивилизация, там с террористами не чикаются. Ну-ка, глянь в зеркало, скажешь, у нас с тобой рылы не цивилизованные? Так что эти бандиты и боевики у нас получат. И заодно спасем заложников, а правительство — в отставку. Ну, кого удастся. В смысле кто убежит, и мы их найдем и допросим, может, он боевик. Кстати, боевик и бандит — у них права разные?
А у нас другие права. Даже святая обязанность. Тщательно подготовиться — и спасти этих настырных заложников с парохода… Есть данные, что уже вышли в нужный квадрат наши малошумные подлодки… Цель направо — и перископ направо, цель налево — и лодка туда. И атомной торпедой пониже ватерлинии, ювелирно — чтоб не замочить заложников…
Кстати, заложники — это, в принципе, кто? Это кто не влияет. Это когда безвыходка. Когда ему говорят лежать и он лежит. Когда его спасают и он покорно ждет снаряда.
Великая страна заложников. Власть направо — и мы направо, власть налево — и мы туда. Все — в залоге.
Мой прогноз в борьбе с терроризмом: про заложников скоро пойдут анекдоты. Это обозначит, как говорят пошляки, что мы, смеясь, прощаемся с прошлым. То есть что уже совсем к нему привыкли.
А будущее… Вон оно — слышишь из роддома крики? Да нет, пока не Радуев — еще одна родила… Мальчик? Нет? Ну, все равно радость.
С новорожденным заложником вас, мамаша.
1996
Как март — так заводят они старую песню
— Ай ты, наша рыбка-зайка, ай ты, сладкая!.
С праздничком тебя, дорогая наша космонавтка! Расцветай нам на радость, золотая ты балеринка! Ну, как не купить тебе в этот день мимозу, сюська ты наша!
Как во имя твое не вынести мусор!
(Так они острили еще при царизме.)
Дай те, Боже, здоровья покрепче, валютки потверже и этого самого по охотке — причем именно по твоей! Ах, ты курочка!
Ах ты, мать твоих детей!
А ну, давай, Клавка, тащи еще пузырь! За тебя ж гуляем, зараза!
Сколько раз его просила — празднуй молча. И так тошнит.
Последняя надежда — на феминисток.
Эти из нас самые серьезные.
Который мужик с ней первым поздоровается — убьет. Поздоровается вторым — ранит.
Вовсе не поздоровается — засудит.
А теперь повылазили еще и мужики-феминисты. То ли потеряли ориентацию, то ли обнаружили совесть.
Их, просветленных, единицы.
День и ночь волнуются о нашем положении.
До того возмущаются нашим бесправием — аж смотреть боязно.
На днях один себя за грудки схватил.
— Почему, — кричит, — женщин мало среди начальства? А?! Я вас спрашиваю!
(А глаза честные-честные. Явно, депутат.
И такой просветленный. Явно, феминист.)
— А потому что их много среди чернорабочих! — сам себе ответил шепотом.
И в рыданиях забился.
А еще он дискутирует — не запретить ли аборты. Ну, бесчеловечно же, девушки!
Залетаешь из-за этого гада ты, а дискутирует он. Хорошо бы мнением его мамаши поинтересоваться.
Да ну их всех.
Есть же и хорошее на свете — вон, хоть колготки «Леванте».
Ну, действительно.
А то еще на лыжах всех обогнали. Тем более в Японии.
А самое-то главное… Ну как его… Да нет, не Киркоров… Погоди, вспомню..
А, ну вот! Теплеть же стало!
Солнце, девки!
Скоро эта дрянь кончится, слякоть эта.
А там… Возьмешь своего — ив Турцию.