Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 27. Михаил Мишин
Шрифт:
Октябрь-91
Гердт — это Гердт.
Чтобы вести разговор о Гердте, надо найти адекватный масштаб.
Иоганн Гете сказал: «Самое ужасное — это наличие воображения при отсутствии вкуса». Видимо, Гете давал перспективную формулу развитого социализма. И Гердт тут ни при чем. С Гердтом главное — подобрать масштаб.
Антон Чехов сказал: «Лев Николаевич, такое чувство, что вы сами когда-то были лошадью». Он имел в виду рассказ про Холстомера, который написал Толстой, о чем в этой демократической аудитории не все могут знать.
Я в этом смысле чувствовал себя практически Чеховым, когда в юные годы смотрел фильм про нелегкую жизнь тюленей или пингвинов, где в конце шли титры: «Текст читает Зиновий Гердт».
Это была величайшая ложь. Ибо Гердт, как и Толстой, не писал и не читал текст — он лично сам был мудрым, много пережившим тюленем и видавшим виды пингвином. И остальные пингвины и тюлени полностью доверяли ему и считали своим.
Гердта вообще считают своим все, у кого есть вкус. Поэтому даже странно, что сегодня здесь так много народа.
Однажды в моей любимой Одессе мне довелось идти рядом с Зиновием Ефимовичем по улице. Двое одесситов увидели его.
Первый сказал:
— Tы смотри! Гердт приехал!
Второй удивился:
— А он что, уезжал?
Они там тоже считают его своим, но это уже вопрос не их вкуса, а воображения.
Присутствие Гердта — знак качества любой тусовки.
— Ты вчера был?
— Был.
— Ну, как?
— Нормально. Зяма был…
Действительно, если он был — нормально. Это для нас нормально, мы привыкли, мы считаем нормой, что между нами живет, трудится, тусуется и составляет часть этого пейзажа Зиновий Ефимович Гердт. Это же нормально, что вот он! Вот же он стоит, скрестив руки на груди, вот он идет, прихрамывая, как Байрон, хотя лучше знает поэзию.
Гердт обладает всеми признаками истинного художника. Он пьющ, курящ и любящ женщин. И что особенно важно для истинного художника, они его тоже пьющ и курящ…
Но главное — и серьезно — не в этом. Главное качество Гердта: он — гений интонации.
И не надо путать это с тембром. Тембр — свойство голоса. Интонация — суть личности. Именно интонация сообщает Гердту изящество выше кошачьего и убедительность, равную формуле «Товар — деньги — товар».
Это
Абсолютная интонация означает абсолютный слух. Поэтому при нем всегда неудобно рассказывать. Во-первых, он это давно знает. Во-вторых, рассказал бы лучше, но у него хватает мудрости не говорить ерунды.
Поэтому я не стану говорить здесь, при нем, о его ролях, о кино, о театре, об этом его великом «Концерте»… Все это соратники по искусству еще могут пережить. Чего не могут простить соратники, это когда кто-то рядом становится при жизни эпосом.
«Однажды Светлов…», «Однажды Олеша…», «Как-то Раневская…». Так вот, существует уже новый эпос — Гердтиана. «Однажды Зяма…» Ну, конечно же, в эпосе он не Зиновий Ефимович, он — «Зяма».
Одна баллада из этого эпоса. Ее, возможно, многие знают, но не могу отказать себе в удовольствии.
Так вот, однажды Зяма выпил в гостях. То есть выпил он не однажды, но однажды он выпил и возвращался домой на машине. С женой. Так гласит легенда, что с женой он возвращался на машине якобы домой. Причем машина была японская — с правым рулем. Это сейчас их полно, а тогда это была чуть не первая в Москве, их толком еще и гаишники не видали.
И вот как раз их почему-то останавливает гаишник. Видимо, ему понравилась траектория движения. Останавливает и столбенеет, потому что за рулем сидит Зяма, но руля нет! И видя это дикое изумление, Зяма со своей вкуснейшей коньячной интонацией говорит:
— Да это херня. Когда выпью, я всегда отдаю руль жене…
Если бы это сказал кто-нибудь другой, он вошел бы не в эпос, а в другое место.
Это и есть — гений интонации. Вообще, если вдуматься, интонация — это именно сочетание воображения и вкуса, и если вы присмотритесь внимательно, то поймете, в чем уникальность Гердта. Она в сочетании несочетаемого. Потому что Гердт — интеллигентный жизнелюб.
Последним в нашей стране, кто совмещал эти два качества, был Хрущев. А поэзию, повторяю, Гердт знает даже лучше. Любимые стихи Гердта начинаются строчкой: «Я на мир взираю из-под столика…» Это выдает подлинный вкус и искреннее чувство.
Зиновий Ефимович!
Ваш юбилей — не причина собраться здесь. В лучшем случае — повод. А причина — вы замечательный. Мы вас… Впрочем, не буду мыкать. Я — лично я — вас люблю. Жена — и моя и ваша — вас любит. Будьте поэтому здоровы и чаще зовите в гости.
Чтоб можно было похвастать: «Однажды Зяма звонит мне и говорит…»
И неважно — что. Главное — интонация.
Соответствовать ей словами — не могу.
Поэтому сейчас пойду и вас поцелую!
24.12.96
Лёня Филатов. Что талант — это и раньше знали. Теперь узнали, что это еще и мужество.
Мне не раз приходилось выступать на всяких юбилеях, презентациях и торжествах, но обычно бывало легче, потому что виновниками торжеств, как правило, выступали старшие товарищи. В школе-то вдолбили: старших надо уважать. Ну, выходишь и уважаешь. Сегодня юбиляр — человек моего поколения. Геронтологическим уважением не обойтись. Нужны факты.
Поскольку Филатов знаменит, а факты о знаменитостях — в энциклопедии, открываем. Так. «Филадельфия», «Филарет»… Вот. «Филатов, Александр Павлович. Видный сов. парт. деят. Член КПСС…» Не то. Еще Филатов. «Офтальмолог, Герой Труда…» Не член КПСС — уже ближе… «Филатова Людмила, народная артистка, меццо-сопрано».. Член-таки КПСС… Филатовы — семья укротителей. Медвежий цирк. Филатовы в словаре кончаются, дальше идут «Филдинг» и «филер».
Придется опираться на отдел кадров.
Наш Филатов родился в Казани, где имел уникальный шанс — быть исключенным из Казанского университета. Но Лёня пошел другим путем — переехал в город Пензу (жел. дор. узел, дизельный и компрессорный заводы, фабрика пианино). С тех пор так и кажется, что вот-вот он подойдет к пианино и сбацает Скрябина. Но он не бацает…
После Пензы была столица. Я имею в виду столицу Туркмении, которая долгое время неправильно называлась Ашхабадом, а теперь правильно называется Ашгабад. А уж потом — Москва, куда Филатов Л. А. (сорок шестого, русский, из служащих, что уже не порочит), перебрался, чтобы пригласить нас на этот вечер.
Здесь факты кончаются — и начинаются ощущения, которые, в отличие от фактов, не врут. Из ощущений — внешность. Небрежный, элегантный, светский. (Особенно хорош в черной тройке, руки в карманах. Практически Ленин. Не зря играл Чичерина, тоже большого любителя пианино. Филатов и Чичерин — прямо как Ленин и печник…)
Есть в облике Филатова нечто фехтовальное. Джентльмен, дуэлянт, демократ, оппозиционер. Как настоящий художник, всегда в оппозиции. Спросите его, за кого он? Не вспомнит. Помнит главное — в оппозиции.
Ключевое ощущение от Филатова — «острый». Острый взгляд, острое слово, острый ус. И острое шило в известном месте, которое заставляет заниматься разными вещами одновременно. Мы можем насчитать как минимум три источника, три составные части Филатова — театр, кино, словесность.
Про кино уже сказано. В театре же Лёня всегда стремился играть героев, равных ему по уровню. Отсюда роль Чернышевского, который, как и Лёня, писал книжки. Эти кошмарные сны Веры Павловны снятся нам всем до сих пор. Вообще, что касается Таганки, то здесь Лёня уникум — он единственный в труппе, который не умеет рычать под гитару.
Лично мне Филатов особенно интересен как литератор. Его стихотворные пародии — лучшие из всех, что я слышал. Скоро вот уже тридцать лет, как Лёня выходит с ними на сцену и раздает художественные пощечины Гамзатову и Михалкову, приближая сперва перестройку, потом демократию, а потом то, что мы имеем.
Я был, наверное, одним из первых, кто прочитал его сказку. Читал и завидовал. И стих замечательный, и фольклор глубоко национальный. Не случайно сказка так и называется — «Про Федота-стрельца, удалого молодца». Остро и точно. Лёня не назвал ее ни «Про Гурама-стрельца», ни «Про Ашота-удальца», ни «Про Арона-молодца»…
Потом была Лёнина книга под названием «Сукины дети». Название книги совпадало с названием фильма, снятого режиссером Филатовым, что свидетельствовало о буйной фантазии Филатова-сценариста
Суммируя, можно сказать, что Филатов — самый настоящий интеллигент, но, боюсь, он расстроится, ибо сегодня «интеллигент» рифмуется со словами «прожиточный минимум».
Лёня! Пятьдесят лет - разговор абстрактный. Ноль на конце — это математика. Важно, как жить после этого нуля. Важно не только тебе — нам всем скоро пятьдесят.
Как жить, к кому быть в оппозиции, когда и те и другие воруют одинаково?
Как отличить правду от вранья, если и то и другое — компромат? Разве что в сфере духа, слава богу, мы дожили до светлого дня — фальшь в искусстве побеждена халтурой! Но во что верить, Лёня?
В ощущения. Любая какофония все равно опирается на чистые ноты. У тебя, Лёня, нет слуха, но окружающие, которые слышат тебя, знают — ты одна из таких чистых нот.
И это ощущение есть факт.
Кстати, пятьдесят — это не повод привыкать к отчеству. Ну, какое там было отчество у Леонардо? Леонид Алексеевич — как-то долго.
Краткость — твоя сестра, Лёня.
Ты ее родной брат, Леонид Алексеевич.
Счастливой дороги вам обоим!
19.01.01
Саша Жиинасий — один из самых ярких литераторов Питера. Когда я еще только начинал, он уже был один из самых ярких и молодых.
И тут вдруг он звонит…
Дорогой Саша!
Ты сказал — приезжай. И я собирался, и не приехал, и теперь мне грустно, что вокруг тебя было весело, но без меня. Нормальный эгоизм, но теперь так все время. Только собираешься вдохнуть полной грудью, как уже идут с цветами и поздравляют с выдохом.
Tы сказал, напиши что-нибудь грустно-веселое.
Первое, что требовалось бы для грустной части, — это сказать: «Боже мой, Сашка, не может быть!»
Этого же, и правда, быть не может.
Ну, действительно. Неужели это мы?
Иногда такое чувство, что нас уже давно и без шума клонировали, и произошла путаница, и сейчас мы — настоящие, молодые и перспективные, мы — где-то бодро выступаем, и вприпрыжку острим, и куда-то ездим, и о чем-то сидим в несгораемом ресторане писателей, и у нас уже первые книжки и еще первые жены; мы — где-то там, а тут скрипят наши подержанные клоны. И клоны родных и близких. И клоны вещей. И эти напитки — только клоны того портвейна, что мы как-то распили в подъезде. И боюсь, что слова наши друг другу — тоже клоны. Они почти как те, молодые, они состоят из тех же звуков и букв, но что-то в них не то, они потеряли витамин. Они как бы консервы.
Как и мы.
На этом грустная часть кончается.
Перехожу к веселой.
Она состоит в том, что мы — очень хорошие консервы! А для тех, кто не выпендривается насчет срока годности и вообще хлебнул в жизни, мы — просто деликатесы.
Кстати, со сроком тебе особенно повезло. Потому что этот твой день мог наступить гораздо раньше, и сейчас тебе было бы намного больше. И твоим друзьям было бы больше. И твоим подругам — как бы ты им ни лгал — было бы намного больше, чем сегодня. А так — им намного меньше, за что тебе все благодарны.
А вообще, Сашка, ты такой подвижный и легкий!
Tы столько успел — я уже не про девушек. Tы успел так много — и сочинить, и написать, и натворить, и раскаяться, и еще написать, и снова раскаяться и натворить. Tы успел так много, а чего не успел, знаете только вы с Господом Богом, причем ты лучше.
Ты даже успел перескочить на ту сторону баррикады — и стал издателем. Господи, Саша, ты даже меня издал при жизни — при нашей общей жизни. Это самая толстая из всех моих книжек. И там самое большое в мире число ошибок и опечаток. И название к ней ты сам придумал, и сам все разместил и сам сделал мой шарж, который враги с наслаждением называют дружеским. Tы быстро и легко все сделал сам, и книга была бы еще лучше, если бы ты сам написал еще и ее текст, но этого ты просто не успел. Потому что был уже в Интернете.
Он одним из первых умудрился влезть в эту адскую сеть. Причем ты не только знаешь слова типа «сайг», «браузер» и «баннер» — но и то, что они значат. Именно это мы, патриоты, и называем — русскоязычный писатель.
Меж тем я помню время, когда ты еще не был таким виртуальным.
И помню твои рассказы. И твои чудные притчи. Как кто-то написал на нашем небосводе плохое слово… Оно там до сих пор, Саня. Еще я помню твой взгляд, когда я сказал, что прочел «Беседы с милордом». До сих пор не знаю, чем ты был так удивлен —
тем, что я прочел, или тем, что могу лгать прямо в глаза. Но я не врал, я потом уже точно прочел. Потом помню — где-то в редакции мы опять с тобой и еще с кем-то сидим и обсуждаем типа литературу — я вообще этого очень не люблю, но закуски постоянно не хватало. Дальше какие-то обрывы пленки, а потом мы с тобой опять играем в шахматы, и с каждой рюмкой позиция все улучшается — причем сразу у обоих.
Эх, Саня, хотел сказать как-то художественно — не получается. Ну, неважно
А важно вот что. Если ты повернешься вокруг своей оси на 360 градусов, ты увидишь весь свой горизонт. Делать это надо не сейчас, за столом, а когда сможешь, и очень осторожно, потому что ты еще нужен близким.
Итак, ты увидишь свой горизонт, и его рельеф — горы, пригорки и холмики твоей жизни. И где-то там, если напрячься, можно разглядеть небольшую, но очень красивую лысоватую кочку. Это — я.
Я очень рад, Саша, что так долго маячу на твоем горизонте. А ты — на моем. И вот именно в честь этого я и просил бы всех сострадающих поднять стаканы. Кстати. Считается, что круглые цифры побуждают к философии. То есть сегодня тебе, по идее, положено тщательно пригорюниться и задаться вопросом: «Так что ж мой стакан? Наполовину полон? Наполовину пуст?»
Любой ответ — дурацкий. Ибо, как сказано не мною, суть не в этом. Суть в том, что прекрасен сам стакан. Поскольку одноразовый.
За твой уникальный стакан, Саша!
Да искрится он в твоей руке как можно дольше!
11.03.2000
В СНГ есть Украина. В Украине есть Одесса. В Одессе — дом на Пушкинской. А в доме — центр реабилитации детей-инвалидов
А директором — Боречка.
Мы любим его пародировать.
Мы наизусть знаем все эти его «Сиди ровно» и «Слушай Боречку».
Нормальные люди говорят «Здрасьте».
Он говорит: «Антисемитюга, я тебя ненавижу».
Это означает, что, во-первых, он тебя обожает, а во-вторых, что ты не антисемитюга, а наоборот, не теряй бдительности.
Лично меня с ним познакомил Витя Лошак. То было время, когда мы могли вдруг взять и прилететь в Одессу просто так — потому знали, что нам тут будет хорошо.
Кстати, Витя Лошак тоже сегодня здесь.
И вот мы прилетели, и нам было хорошо, и Витя сказал, сейчас мы пойдем к Боречке. Я сказал, какой, к черту, Боречка. — нам уже и так хорошо.
Но мы уже пришли. Я увидел ансамбль из сигаретного дыма, кожаной куртки и двух ушей, зажатых двумя телефонными трубками. Увидев нас, Боречка сказал обеим трубкам: «Антисемитюга, я убью тебя завтра, а сейчас ко мне зашли два таких красавца!»
Очевидно, Витя двоился у него в глазах.
Затем Боречка сказал: «Слушай Боречку!», схватил меня за руку, потащил к какому-то макету и стал совать в нос какие-то чертежи. При этом он тыкал пальцем в окно и кричал, что построит там нечто светлое и прекрасное.
Он был как Ленин, когда тот побрился.
Правда, в отличие от Ленина, Боречка светлое будущее построил. Причем при жизни. Причем при своей. Но это было позже, а тот день положил начало большой эстафете. Палочкой в ней служил Боречка. Витя вручил его мне, я передал его моему другу Юре.
Кстати, Юрий Рост сегодня здесь.
В этой связи не могу обойти исторический матч. Витя Лошак, Юра, наш одесский друг Дима и я. Играли двое на двое. Причем в баскетбол. После трех часов игры общий счет удалось довести до 2:1. Знатоки баскетбола оценят состояние игроков. Боречка судил объективно — подсуживал в обе стороны. При этом периодически хватал мяч и кричал, что не потерпит грязной игры. Видимо, имел в виду выборы в Одессе.
После Роста Боречку принял наш друг Игорь, который хотя и поэт, но женат, причем на своей жене Алле, которая могла бы не простить.
Так что они здесь сразу оба — Игорь Иртеньев и Алла Боссарт.
Не упомню точно, когда именно в эстафету вошел Витя Шендерович. Во всяком случае, он еще не вызывал общей зависти коллег и считался юмористом не только среди кукол.
Кстати, Шендерович сегодня здесь.
После него (или до или параллельно) к эстафете присоединялись Аркадий Арканов и Марик Розовский, Сеня Альтов, и Резо Габриадзе… Не говорю об одесситах — эти знают Боречку поголовно и относятся с уважением, потому что даже в Одессе городских сумасшедших такого масштаба немного.
Нет-нет, я не потому, что, мол, только сумасшедший мог добиться, пробить, построить… Я не стешу говорить об этом его центре, об этих его детях. Об этом нельзя говорить словами — к этому можно только относиться. Причем молча. Пришел, увидел и умолк. Молча постоял и сравнил с тем, что ты сам делаешь в жизни. Сравнил и опять закрыл рот…
Нет, он безумен не поэтому. А потому, что только безумный способен вдруг ни с того ни с сего впрыгнуть в твою жизнь, а потом узнать тебя поближе, и чтоб это не повлияло….
Мы его спрашивали — что подарить. Под пыткой он выдавил из себя слово «факс». Зная Боречкин английский, это можно было бы перевести как неприличный глагол, но мы все-таки решили, что он имел в виду прибор для связи. Видимо, с нами.
Боречка! Прибор здесь, но сегодня он тебе не нужен — сегодня мы тоже здесь. Сегодня тебя надо обмыть — вместе с прибором. Поэтому мы привезли с собой еще пузырек шотландского виски. Этот пузырек почти равен тебе по объему, но, конечно же, уступает в крепости.
Ибо ты, Борис Давидович Литвак — один из самых крепких пацанов этого города. А значит, этого мира.
И все мы, Боречка, любим тебя пародировать лишь по одной причине — мы неспособны тебе подражать.
На что мы способны — это быть сегодня в Одессе.
И пытаться хоть какое-то время просидеть рядом с тобой ровно.
08.11.2000
Олег,
они позвонили и сказали, что надо сказать слова, потому что тебе сорок.
Олег, это им надо, что тебе сорок.
А мне не надо.
А я тебе так скажу — на тебе и сорок хорошо смотрится.
Фалды еще развеваются, но седой волос уже надо прятать.
А ты не прячь.
Твои сорок — дивный баланс.
Ты уже так много знаешь и еще столь много можешь.
Пивное, чтобы всего этого не пересталось хотеть.
Чего тебе и желаю.
И долгих лет маме и папе.
И вот еще.
Не сомневайся никогда, что важнее — жизнь или искусство.
Живи!
и его «Триумф»
Юра!
Я тебе все уже сказал.
Но хочу повторить — через посредство газеты. Чтобы это была как бы журналистика.
Потому что сегодня, когда при слове «журналист»
одни тянутся к пистолету.
другие — к кошельку,
а третьи плюют мимо урны;
когда вместо журналистики — СМИ,
а вместо СМИ — «пиар»,
а вместо «пиара» —
компромисс между общественным туалетом и прокуратурой;
когда журналистом называет себя всякий, сочетающий недостаток стыда с неумением излагать отсутствие мыслей…
…и так далее…
Я жутко за тебя рад. Юра.
Нет — за тебя я счастлив.
А рад я за «Триумф».
Триумф профессии.
Хотя фактически ты ничего такого не делал — ну, просто писал заметки.
Просто щелкал фотоаппаратом и сочинял к этим снимкам тексты.
Создавая портрет эпохи, как скажут пошляки.
На самом деле — ты различаешь лица людей. Очень просто.
Кстати, среди твоих лиц до сих пор нет толкового автопортрета.
Раньше ты, конечно, был недостоин, но теперь — пора.
Если тебе самому неловко, покажи, на какую кнопку нажимать, и я щелкну то, что в окошечке.
Куртка, трубка, очки.
Джинсы, по которым плачет музей.
Причем подпоясанные веревкой — для простоты.
Вспоминается граф Лев Николаевич, тоже был простой мужичок.
Нет, Юра, у меня так щелкнуть не получится.
Чтобы получилось, как v тебя, окошечка с кнопкой мало.
Нужен еще твой глаз, твоя рука, твоя свобода, твоя хитрость и твоя нежность.
И что-то еще, чего я не знаю.
Между прочим, сколько помню, ты ни разу не написал ерунды. Это надо же.
А знаешь почему?
А потому, Юра, что ты есть Журналист.
Лучший и талантливейший.
Очень просто.
14.10.2000
У Михаила Козакова — день рождения.
Народный артист.
Дивная траектория.
Дикий характер. Насчет чего весь бомонд в курсе.
С одними не сошелся, у других не прижился, с третьими расстался, с остальными развелся.
Потом объяснил всем, почему он тут больше не может, — и уехал туда. Работать.
Поработал.
Потом объяснил всем, почему он там больше не хочет, — и вернулся сюда.
Работать.
Потому что главная патология — работа.
Клинический трудоголик.
Пока прочие прорабы духа убеждают друг друга и остальных, что в наше поганое время все невозможно, Миша Козаков в это самое поганое время ставит, играет, снимается, дает интервью, пишет, опять книгу, одновременно непрерывно, безостановочно и непрестанно читая стихи.
Никогда! Никогда не просите его почитать что-нибудь из Бродского!
«Что-нибудь» — он не понимает. Заставит слушать все, что Бродский когда-либо написал, и что собирался написать, и чего даже не собирался — с вариантами, черновиками, записками, сносками и письмом ему, Козакову, лично.
Характерец.
А народу-то на характер наплевать.
Народу сколько раз ни показывай «Покровские вороту», столько раз народ все бросает, садится и смотрят — от и до.
Классика потому что.
А еще недавно сыграл тень отца принца.
Самого принца тоже играл — но раньше.
А еще я перевел пьесу, а он ее взял и тут же…
А я — вторую, а он опять…
И так все время.
Короче.
В день рождения народного артиста прошу для него исключительно здоровья.
Все остальное Михаил Михайлович Козаков, народный трудоголик со скверным характером, сделает сам.
13.03.2000
Миша — скульптор. Казалось бы, мог бы. изваять мой бюст. Но не ваяет.
Что такое Миша Рева? Колос божьего посева. Нота нежного напева. Перелитая в металл. Что такое Миша Рева? Плечи мужа, очи девы, А улыбке Миши Ревы Я сравненья не сыскал. Миша Рева! Миша Рева Послан миру для сугрева. Чистый, как Адам и Ева — До съедения плода. Двадцать — справа, двадцать — слева. Посередке — Миша Рева. А над веткой жизни древа Светит нам его звезда.01.09.01
Юффа — это, как ни странно, не город, а фамилия.
И виделись-mo толком раза три.
Оказалось достаточно.
Саня!
Александр Яковлевич!
Мне жаль, что я не смог лично, и что эти слова от моего имени будет бормотать совсем другой человек, но это еще лучший, кого я мог найти.
Поскольку я уверен, что сейчас тебя окружает столько самый узкий круг — человек семьсот — то и слова мои будут очень личными.
Саня, у тебя сегодня тяжелый день. Я это проходил, я помню. Сидишь с деревянной спиной, пахнешь одеколоном и делаешь вид, что веришь всему хорошему, что о тебе говорят.
Я тоже мог бы присоединиться и говорить слова к твоим пятидесяти.
Я мог бы поздравить тебя, например, с тем, что ты — доктор наук, причем химических, что во многом объясняет наше отставание.
Я мог бы поздравить тебя с тем, что ты командуешь концерном, который красиво называется «Никка». Хотя, убей бог, не понимаю почему «Никка» — через два «к»?
Все равно как «Победа» через два «б».
Я бы мог от души поздравить тебя с тем, что к своему «полтиннику» ты подкопил немного бензина. Никогда не знаешь, что завтра выкинет эта власть. А ты, по крайней мере, всегда сможешь что-нибудь поджечь.
Я мог бы особо поздравить тебя с твоей женой Леной, потому что представляю, как трудно тебе сегодня сверкать на ее фоне.
Да, Саня, я мог бы говорить и выпивать —
за твои успехи и твои достижения.
за твоих детей и твоих родителей, за твоих друзей и твой город, за тех, кто в море, и за тех, у кого морская болезнь. Но за все это выпьют и обо всем этом скажут другие умные люди, поскольку неумных рядом с тобой нет, хотя не знаю, кого именно из мэрии ты сегодня пригласил.
А лично я хотел бы поздравить в твоем лице именно твое человеческое лицо.
Поздравить тебя с тем, что к своим пятидесяти ты все еще просто хороший парень. Не всем удается. Уж поверь, я знаю.
Так что крепись, Александр Юффа.
Стисни зубы, прорвись через этот свой юбилей, потом прими ванну из рассола, забудь про этот свой юбилей и осуществляйся — талантливо, весело и долго.