Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 29. Семен Альтов

Альтов Семен Теодорович

Хвост закорючкой к собакам вообще отношения не имел, намекая на то, что в роду были свиньи!

Фердинанд, чуя неладное, спозаранку вертелся у зеркала, после чего в ужасе лез под диван. Бедняга не знал, повадкам какой породы соответствовать.

По ночам Фердинанд выл, проклиная родителей. Днем, чувствуя себя виноватым, подавал газеты, тапочки, валидол. По звонку снимал трубку, облаяв абонента, клал трубку на место.

Не собака, а чудо! При этом снаружи чисто оборотень!

Пес рос в длину, тасуя породы,

и медицина была тут бессильна.

Его выводили поздно ночью и рано утром, когда на улице никого.

Этот пес приносил несчастье. Обещанное Диме повышение по службе откладывалось. Машу выживали с работы.

И вдруг Фердинанд начал расти резко вверх! Прибавлял в день по сантиметру! Шерсть валилась клоками, под ней атласная шкура. Ноги, сохранив кривизну таксы, вытянулись. Походка кавалериста вразвалочку. Не исключено, предок Фердинанда командовал эскадроном.

Никитины, просыпаясь, с надеждой и ужасом подзывали собаку, гадая, кто войдет в комнату.

Жизнь налаживалась. Соседка скончалась, и квартирка стала отдельной. Диме прибавили зарплату. Опухоль на груди Маши оказалась доброкачественной.

Любимец Фердинанд щеголял золотой медалью, которую отхватил на выставке, оказавшись единственным в своем роде. Судьи совещались — давать, не давать. Фердинанд цапнул медаль со стола и зарычал так, что отбирать не решились. Так он стал чемпионом.

Полгода пролетели как сон. И вдруг то ли солнце было слишком активно, то ли гены на дыбы встали, но с собакой стало твориться неладное.

Полезла сквозь шкуру клочьями шерсть, причем, как у колли, болталась до полу! Но какое же оно, прости господи, колли, темно-синего цвета?!

Фердинанд у зеркала бился в истерике. На прогулке рвал поводок, стремясь затянуть на шее потуже.

Никитиных тоже тянуло с моста в реку.

А сослуживцы не могли понять, что случилось? Дима, воспитанный человек, на вопрос: «Сколько времени?» — отвечал подробно и матом! Маша, интеллигентная женщина, в обед стакан водки залпом!

Случайно Дима наткнулся в метро на типа, который продал щенка. Их еле разняли.

Испуганный дядька признался во всем. Мать Фердинанда была чемпионка, догиня. В 1995 году прямо на выставке от жары началась преждевременно течка. И лучшие кобели всех пород и национальностей, обезумев, рванули за ней. Вернулась догиня к утру в положении. Кто был отец и сколько их было, окутано тайной. Щенок, как говорится, сын полка. Но зато отцы в своей породе — лучшие!

Дима заплакал…

По утрам тяжело, как с похмелья. Фердинанд брел в прихожую к зеркалу. Насмотревшись, завывал и брел в комнату. Увидев собаку, завывали Никитины.

Каждый день в собаке что-то менялось. Зад не соответствовал переду, бока разные. Уши вверх, уши вниз…

Да и Никитиных вы бы опознали не сразу.

Каждое утро все трое с надеждой смотрелись в зеркало,

ожидая, что все переменится. Не сегодня, так завтра.

Тем более за ушами Фердинанда пробились рожки, похожие на оленьи панты, а за них, говорят, платят сумасшедшие деньги те, кто понимает. Осталось найти тех, кто понимает…

Прием

У нас как принято? Гости пришли — жена в поте лица на стол мечет последнее выставит!

А я в Швецию с делегацией съездил. Пригласили на прием. Десять человек. Одиннадцать бутербродов, десять рюмочек коньяка, и все!

В цивилизованном мире по-хамски так принято!

Вернулся на родину. Говорю Дашке: «На завтра назначаем прием. Как в Европе. Звони Никитиным, Чуркиным, Окунькам. Так и скажешь: «Устраиваем прием».

— А на стол что?

— Восемь человек? Восемь рюмочек водки. Девять бутербродов с килечкой. Десять пепельниц. Пусть ни в чем себе не отказывают.

Моя в слезы:

— Как так, люди оголодают!

— Плевать! Как в Европе.

Назавтра вырядилась в платье вечернее. Заставил перчатки резиновые натянуть до локтя. Объясняю: на приеме руки целовать будут. Мало ли что принесут на губах.

Ровно в 20.00, только в туалете с газеткой устроился, — звонок! Точные, как в Европе!

Мужики в галстуках, с кейсами, что твои дипломаты.

Дамы в вечерних платьях по горлышко. Перчатки, само собой.

Антонина вуалью накрылась! Не иначе накануне визита Степан руку к ней приложил!

Все друг от дружки опешили. Как на приемах принято: здороваться разувшись? Или разуваться целуясь?

А как быть с перчатками? Целовать руку насквозь? Просить перчатку снять? Или зубами вежливо стягивать?!

От напряженья мужья собственных жен целовать взасос начали.

Говорю:

— Дамы и господа! Прошу к столу на прием!

А там восемь рюмок и к ним девять килечек. За здоровье присутствующих опрокинули, закусили. И вроде пора по домам?

А что еще делать, когда стол ломится от единственной кильки?!

Мужики разом встали, говорят:

— Пардон, у нас к вам презент.

Вернулись с портфелями. А там у каждого по бутылке водки.

— Взяли на всякий случай, вдруг прием не заладится!

И у нас бутылочка была. Одну я от жены спрятал. Вторую она от меня.

Дашка в вечернем платье рукава закатала, на кухне с дамами подсуетилась. И тебе картошечка, селедочка с луком, грибки маринованные!

Пошли разговоры, соображения всякие. Мыслей-то куча!

В шесть утра разошлись. Водка кончилась. А с ней прием.