Антошка Петрова, Советский Союз
Шрифт:
В результате – Антошка, вместо того чтобы по старинке таскаться с матерью в баню, каждую пятницу вместе с толпой счастливых обитателей новостроек штурмует автобус, чтобы после долгого и небезопасного путешествия в общественном транспорте до скрипа, с чувством, с толком, с расстановкой отмыться в белой, как лебедь, дядьки-Колькиной ванне. А за это несказанное счастье с нее ничего и не требуют. Так… присмотреть за близнецами да прибрать возникший за неделю беспорядок.
Антошка дядьке завидует. Из презренного оболтуса, совершающего тайные набеги на ее копилку да сшибающего где придется
Всего полчаса прошло с того момента, когда вместе с напрягшейся для штурма толпой Антошка следила за обшарпанным автобусным стадом, пасущимся на другом краю площади. Столпившиеся кучкой шоферы не спеша покуривали, картинно сплевывали и отнюдь не торопились, грузно плюхнувшись на водительское сиденье, вальяжно подрулить к остановке.
Иногда, уже заведя мотор и взявшись за ручку дверцы, «шофера» вдруг пускаются друг с другом в долгие и, кажется, злорадные переговоры, а будущие граждане-пассажиры терпеливо поджидают, или, как часто в городе шутят, «подъевреивают». Лишь изредка кто-нибудь взрывается и материт поступенчато и автобусы, и шоферов, и городское начальство, и все на свете.
О сидячем месте Антошке не приходится и мечтать. Даже если удастся порой юркнуть в салон раньше других, то как набьется полный автобус, так обязательно какая-нибудь бабка нависнет своей безразмерной грудью, зашмыгает носом и давай стыдить – безобразие, дескать, совсем молодежь обнаглела – места старшим не уступють.
Хочешь не хочешь, приходится вставать. Стоит же бабке на Антошкино место пристроиться, как тотчас неизвестно куда девается праведный гнев с одышкой и начинается фальшивая воркотня типа «спасибо, внученька, настоящая пионерка, давай узелочек подержу».
Повиснув на поручнях, Антошка язвительно думает: «Как же, дурочку нашла, подержит она. Одна такая уже подержала!» Ей ли не помнить, как однажды доверила она свой узелок такой же вот доброхотке, а потом, как оттеснили назад да как сжали со всех сторон до полного выпучивания глаз, так бабуся и испарилась неведомо куда вместе с узелком.
Долго еще небось потом наслаждалась Антошкиной мочалкой, шампунем «Русский лес» и почти новым куском «Земляничного» мыла. А бельишко чистое скорей всего на тряпки извела, ей-то оно и на нос бы не влезло.
Крепко досталось тогда Антошке от матери за излишнюю доверчивость. Мало не показалось!
За воспоминаниями она не заметила, как автобус тронулся; как побежали за дребезжащими стеклами сначала высеребренные дождями поселковые заборы, с тихонько подглядывающими из-за них кудрявыми головками золотых шаров да настырно прущей крапивой; как надвинулись потом кирпичные громады хлопчатобумажного комбината имени 25-го Октября; очнулась лишь, когда замелькали пыльные липы улицы Ленина и новой волной пассажиров ее, как пушинку, оторвало от поручней, закружило и приплюснуло к стеклу задней площадки рядом с билетной кассой.
Если уже от конечной автобус отчаливает с изрядно набитым брюхом, то на подъездах к центру приходится удивляться, как он только не лопнет! С людьми же происходят прямо-таки сказочные превращения.
Казалось бы, только что стояли на остановке люди как люди. У всех свои заботы, каждый сам по себе: один в дырявых трениках с выгоревшим рюкзаком за плечами едет окучивать свой ненаглядный огородик, другая, прознав, что где-то дефицит выбросили, спешит урвать его, пока другие не расхватали; третий не чает, как после смены засесть дома с газетой перед тарелкой дымящихся щец; четвертая предвкушает, как будет языком чесать про соседей, обосновавшись на лавочке перед подъездом.
Стоит же появиться автобусу, как все эти отдельно стоящие граждане и гражданки устремляются в атаку стальными рядами, чтобы по головам ближних втиснуться в салон, слиться с ощерившим каменоломни ртов и воздевшим к поручням волосатую чащу рук многоголовым драконом и потерять сочувствие к оставшимся на улице. Пока сами лезли, напирая на неподатливую костистую стену, так кричали: «Подвиньтесь, братки, чай, не баре… всем ехать надо», – а стоило укрепиться в пассажирском статусе, как тут же давай понукать водителя: «Поехали, и так тесно, аж дышать темно!»
Те на остановке еще пытаются зацепиться за подножку, а уж из салона им кричат:
– Куда прете, автобус не гандон – не безразмернай. Пешком идите – здоровее будете.
– В войну всю Европу пехом протопали, а щас пару остановок пройти слабо…
А с улицы им отвечают:
– Вот вы бы и шли пешком – с пустой башкой, чай, и ходить легче…
Наконец, после отчаянных шоферских увещеваний и угроз, оставив непроглоченную толпу дальше томиться на остановке, автобус сыто отваливает и начинает трястись по давно не ремонтированной мостовой, зияющей «выебинами да колдоебинами».
При каждой встряске его внутренности утрамбовываются и урчат:
– Ну, ты, начальник, полегче на поворотах, не картошку везешь!
А водительский голос урезонивает:
– Не больно-то понукайте, не запрягли еще.
То там, то тут вспыхивают ядовитые язычки скандалов.
Антошка привыкла к ним и уверена, что пассажиры собачатся не по злобе, а для удовольствия – чтоб веселее время скоротать. Ну что еще человеку делать в тесноте да не в обиде общественного транспорта, когда битый час на одной ноге стоишь и даже пальцем пошевелить не можешь.
Справа в Антошку уперся локоть сердитой гражданки из тех, на кого посмотришь, и сразу ясно, что соседи за глаза зовут ее ехидной или злыдней. На носу у нее вызывающе сверкают очки, а выражение лица строгое и неподкупное, как у училки. Антошка исподтишка изучает ее и гадает, интеллигентка та или прикидывается.
Судя по тому, что соседка все громче сопит, ясно, что до скандала рукой подать, но Антошка уже смекнула, что не на нее прольются потоки праведного гнева, и теперь с интересом ждет развязки. Наконец, испепелив взглядом не пьяного, а как бы навеселе, вплотную притертого к ней толпой парнишку, тетка заводится: