Антошка Петрова, Советский Союз
Шрифт:
Антошка помнит, как однажды, когда ей было лет шесть, тетя Нина позвала их к себе на Новый год. «Муж, – сказала, – пригласил целую лабораторию, будут и неженатики, так что ты уж, Зинуль, не подведи, приди при полном параде».
Ох, сколько тут было суеты, нервов и разговоров. Тетя Рита из десятой комнаты дала матери взаймы свою прозрачную газовую блузку с черными пуговками, Танька Жукова – туфли на шпильках. Всю предпраздничную ночь мать не спала на бигудях, а уж перед выходом так напомадилась да надушилась, что стала в точности как артистка Скобцева – ни убавить, ни прибавить.
Беда была только, что сам Новый год Антошка проспала сначала в автобусе, а потом на шубах за занавеской в теть-Нининой ванне. Запомнила только, как сначала все глаза в окно проглядела, ожидая мать с работы, как потом вся извелась, пока та наряжалась, а уж когда наконец из дому выкатились, то на часах было чуть ли не одиннадцать, и веки у нее слипались, как будто были сделаны из тяжелого вязкого теста.
На улице мело. Вокруг радужных фонарей серебрилась резвая колючая мелюзга. На остановке продрогшая толпа сообщила, что по случаю Нового года автобусы в городе не ходят. Однако Антошка с матерью решили ждать до победного конца – не могли же они в самом деле несолоно хлебавши вернуться в барак после всех сборов да пересудов.
Замерзли, измаялись… но автобуса дождались-таки. Приехал «левый» в костюме Деда Мороза, дай ему бог здоровья! Пока набились да поехали, наступил Новый год. Все почему-то очень обрадовались, пооткрывали шампанское, водку, дружно пили из горла по кругу, не забывая и водителя. Потом пели частушки, плясали, но Антошка уже спала с недожеванной конфетой во рту, уткнувшись носом в морозные разводы на автобусном стекле. Так она и не узнала ни того, как мать на руках донесла ее от остановки до теть-Нининого дома, ни того, почему та никогда их больше на Новый год не приглашала…
Автобус уже целую минуту стоит на конечной как вкопанный, а Антошка, уйдя в свои воспоминания, все сидит на заднем сиденье, пока водитель не гавкает наконец в микрофон:
– Аутобус дальше не пойдеть, освободите помещение.
Она вскакивает, сонно озирается и, соскочив с подножки в гостеприимную лужу, бежит через пустырь к стремительно приближающемуся дядькиному дому. На полпути она ощущает вдруг непривычную легкость в руках и спохватывается, что забыла в автобусе узелок. В голове сразу же возникает сцена будущего скандала, на глаза наворачиваются слезы, но, обернувшись, Антошка с радостью видит, что автобус все еще понуро стоит на прежнем месте.
Водитель уронил плешивую голову на руки, крест-накрест лежащие на обтянутом искусственным мехом руле. Некоторое время он не реагирует на Антошкин стук в кабинную дверь, но потом нехотя поднимает землистое от усталости лицо и, увидев заплаканную, запыхавшуюся Антошку, открывает дверь и чуть насмешливо спрашивает:
– Ну, невеста, ай беда стряслась?
– Дяденька, – причитает Антошка, – узелок, узелок там, на заднем сиденье. Забыла я.
– Эхмааа, – сокрушенно тянет водитель, – хто ж тебя таку забывчиву замуж-то возьметь?
Он нажимает на рычаг, и автобусные двери с шипением открываются.
– Ну, пойдем посмотрим, како тако сокровище ты у меня забыла.
Узелок на месте. Вручая его просиявшей Антошке, водитель улыбается, и его пожилое лицо морщится наподобие старой картофелины.
– На, не теряй, а то вишь кака красавица, а руки дырявые.
Облегченно буркнув «спасибо», Антошка бежит обратно, а водитель, вздохнув о чем-то постороннем, тяжело идет к кабине и, сделав круг, подъезжает к остановке, где уже давно нетерпеливо переминаются с ноги на ногу новые граждане-пассажиры.
Капуста
С добрым утром, дорогие товарищи! Начинаем нашу воскресную радиопередачу «С добрым утром»… Бодрые голоса вторгаются в сонное пространство, и оно истончается, как старая бабушкина простыня, а потом и вовсе расползается, так что сквозь прореху сначала мутно, а потом все яснее виднеется кусок покрытого выцветшей клеенкой стола, рябенькое от дождя окно и снующая фигура в халате со странной, как бы слегка квадратной головой. Это Антошкина мать мечется, накрывая на стол, а на голове ее красуются крупные, придающие сходство с марсианином, бигуди.
Голоса продолжают ворковать, но, заглушая их, мать поет на мотив пионерлагерной побудки: «Вставай, вставай, дружок, с постели на горшок. Вставай, вставай, порточки надевай!»
Антошка морщится, демонстративно выдергивает подушку из-под головы и плюхает ее сверху.
– Даже в выходной поспать не дают!
Однако от матери так легко не отделаться. Через мгновение одеяло оказывается на полу, туда же отправляется подушка, и, уперев руки в боки, мать нависает над Антошкой.
– Бесстыдница, – пока еще беззлобно журит мать, – виданное ли дело, одиннадцатый час, а она все дрыхнет.
– Мам, так выходной ведь!
– Ну и что, что выходной, что ж теперь, и задницу от кровати не отрывать?
– Кому надо, тот пусть и отрывает, а мне не обязательно, – с подростковым упрямством канючит Антошка, как бы проверяя на прочность материнское терпение, заранее зная, что до добра ее эти эксперименты не доведут. В подтверждение мать уже более сурово говорит:
– Не больно-то заговаривайся. Вставай давай, пока я добрая.
– Добрая, добрей не придумаешь, – лопаясь от сарказма, ворчит про себя дочь, понимая, что поспать всласть ей, хоть умри, уже не удастся. Она сонно таращится, зевает, а мать тем временем бросает в нее халатом и командует:
– Считаю до трех: не встанешь – полью, – и полушутливо-полуугрожающе притворяется, что хватает со стола только что снятый с керосинки чайник. Убедившись же, что угроза подействовала, она приказывает:
– Набрось телогрейку, сгоняй за капусткой – завтракать пора.
– Ну ничего себе! Не успел человек проснуться, как его из дому гонят!
– Давай, давай – делай, что мать велит, а то наследства лишу!
Встав с постели, Антошка прямо на ночнушку напяливает застиранный байковый халат, сверху материнскую телогреищу, потом босыми ногами влезает в вечно волглое нутро резиновых сапог и, нарочито топая, на прощанье грохнув дверью, выкатывается в коридор, где по-воскресному пахнет жареной картошкой с луком и из-за каждой двери доносится: «Как прекрасен этот мир, посмотрии, как прекраааасен этот мииир…»