Антошка Петрова, Советский Союз

Исаева Ольга

Больше он к ней не подходил, крейсировал на дистанции, но приблизиться не решался. Только в конце мая вдруг постучал в дверь и вошел бритый под ноль.

– Забирают меня. Приходи завтра на проводы, – попросил он, кладя перед ней на столовую клеенку бумажку с адресом.

Антошка хмуро кивнула, но на проводы не пошла. Еще чего! Так она его и простила!

Летом мать на три месяца отправила ее к подруге на Украину в колхозе подрабатывать. Лишь по возвращении Антошка узнала, что в медицинский Артура не приняли, и год перед армией он проучится в местном медучилище. «Побледнел весь беднай, лица на ем нет, – сокрушалась тетя Дуся, – а старший-то Кукуев все кричит про

антисемитизму какую-то, все грозит кудай-то подать на выезд». Антошке ужасно хотелось повидать Артура, но гордость, обида, страх снова быть отвергнутой удерживали ее. Она училась теперь в десятом классе, твердо решила окончить его на круглые четверки и поступить в какой-нибудь институт – какой, неважно, лишь бы в Москву и конкурс поменьше. Ей казалось, что, когда она поступит в институт, Эмма Иосифовна уже не будет против того, чтобы Артур с ней встречался, но в апреле тетя Дуся приехала, вся трясясь:

– Уезжают мои явреи-то. В Израиль! Одну меня старуху бросают, предатели!

Антошка остолбенела.

– Как это?

– Уже и мебель всю продали, и с работы со скандалом уволились. Уезжают, на будущей неделе, в четверг. Прям что делать, ума не приложу.

Несколько дней Антошка ходила как в бреду. Она не видела Артура уже больше года, но, пока знала, что он где-то рядом, на что-то надеялась. Мысль, что он попросту может исчезнуть из ее жизни, в голове не умещалась. В среду она наконец решилась и поехала к нему. Из квартиры на лестничную клетку доносился праздничный шум и музыка. Дверь на звонок отворил сам Артур.

– Привет, – сказал он растерянно.

– Привет.

– А мы вот уезжаем.

– Надолго?

Артур потупился.

– Навсегда. Ты к тете Дусе?

– Нет, я с тобой проститься приехала.

Артур глянул ей в глаза.

– А я думал, никогда тебя больше не увижу.

– А ты и не увидишь.

Они замолчали. Вдруг Артур спохватился.

– Заходи! Ко мне ребята из класса пришли. Мама будет рада тебя видеть.

Спешить Антошке было совершенно некуда, но почему-то она сказала: «Не могу, дел полно» и протянула ему сложенный вчетверо тетрадный листок со своим адресом.

– Черкни хоть строчку, как на месте устроитесь. Я тебе писать буду.

Ей хотелось закричать ему, что она любит его и никогда никого больше так не полюбит, но горло было сухое, как наждак, слова так и застряли внутри. За год Артур изменился и теперь почти не был похож на мальчишку, в которого год назад она так ужасно влюбилась. Он смотрел на нее приветливо, но будто уже издалека. Она шагнула к нему, поцеловала в неожиданно колючую щеку и стала спускаться по лестнице. На повороте она оглянулась, думая, что он все еще стоит и смотрит ей вслед, но его уже не было.

Он так и не написал ей. Через тетю Дусю она узнала, что Кукуевы уехали не в Израиль, как всем говорили, а в Америку. Та их по-прежнему осуждала, но крепко по ним тосковала. Через две недели после их отъезда в квартиру вселилась молодая пара с грудным ребенком, со всей своей большой души тетя Дуся кинулась им помогать, но что-то в отношениях у них не сложилось. Антошка не очень вникала: сначала, как зверь, готовилась к выпускным экзаменам, потом к вступительным, потом и вовсе в Москву переехала. Учиться было трудно, но ребята в общаге подобрались отличные. Девчонок было немного. Антошка оказалась в центре внимания. Выяснилось, что у нее есть слух. Она подобрала на гитаре песню из кинофильма «С легким паром» и часто в компаниях, загадочно улыбаясь, пела:

Мне нравится, что вы больны не мной.

Мне нравится, что я больна не вами.

Голос у нее был чистый, но слабенький. Ребята уговаривали ее выступить на конкурсе художественной самодеятельности, она отказывалась, но, когда все же выступила, к своему удивлению, заняла на нем третье место. Теперь в институтских коридорах ее узнавали даже старшекурсники, но надвигалась сессия, с высшей математикой у нее был завал, подготовить ее к экзаменам вызвался главный гений курса, тихоня Серега Окунев. Он же уговорил вступить в туристическую секцию. Теперь Антошка часто ездила в походы и все реже приезжала домой. При встречах мать жаловалась на одиночество, корила ее за свою погубленную юность, плакала. Антошка ей от всей души сочувствовала, но чем она-то могла ей помочь?

Как-то, уже на втором курсе, она приехала домой на ноябрьские праздники, в густой толпе сошла с железнодорожного моста на площадь и мимо памятника Ленину зашагала к автобусной остановке. Руки ей оттягивали авоськи с продуктами. Было еще не поздно, но уже темно. Воздух занавесил мелкий, как сетка, дождь. Глядя под ноги, она торопливо, но осторожно, чтоб не забрызгать пальто, перешагивала через лужи и вдруг услышала, как ее окликнули.

– Тонечка!

Дорогу ей перегородил здоровенный амбал в военной куртке.

– Не узнаешь? А я тебя сразу узнал. Я – Мишка. Помнишь?

За три года он еще больше раздался в плечах и вытянулся. Теперь его смело можно было назвать красивым парнем, но вместе с узнаванием в сердце очнулась боль застарелой обиды, и никакой радости при виде него Антошка не выказала.

– Ты из Москвы?

Она кивнула.

– В институт поступила?

– Угу.

– А помнишь, как ты тогда в автобусе с чайником-то ехала?

Антошка грустно усмехнулась:

– Да сами мы тогда были чайники.

Они помолчали.

– А я вот женился.

Он потряс перед ней ладонью с толстым кольцом на коротком пальце, но в это мгновение проезжавший мимо автобус обдал их фонтаном холодных брызг, Антошка отскочила в лужу, через плечо крикнула «поздравляю» и, уже не разбирая дороги, кинулась к остановке.

В автобусе, сдавленная со всех сторон взрывоопасной толпой, слепая и глухая к окружающему, одной рукой держась за поручни, другой придерживая авоськи, она пыталась вспомнить Артурово лицо и не могла. За три года образ его потерял цельность, сейчас она могла вспомнить его лишь таким, каким когда-то видела в автобусе. Конус подбородка, овал щеки, черные пряди со светившейся сквозь них малиновой мочкой. «Как на абстрактной картине», – подумала она, вспомнив, как месяц назад они с Серегой ходили на выставку современной живописи на Малой Грузинской улице.

Она увидела родное Серегино лицо. Два часа назад, прощаясь с ней на Курском вокзале, он спросил:

– А ты меня не забудешь?

Она рассмеялась.

– Я же всего на три дня уезжаю.

Он прижал ее к себе и, поцеловав в макушку, шепнул:

– Их ведь еще прожить нужно.

Антошка вспомнила общагу, запах табачного дыма, жареной картошки, хлопанье дверей, шарканье ног, гитарное бряцание, взрывы хохота и поняла, что там, а не здесь ее дом и ни на что другое она его не променяла бы. «Кто знает, – подумала, – что со мной было бы, если бы Мишка тогда не разрубил наши с Артуром на один миг соединившиеся судьбы? Может, ошалев от любви, я учебу тогда совсем забросила бы и сейчас мучилась бы на фабрике?»

Опустевший автобус подъезжал к конечной. Через минуту, выходя из него, она глотнула пахнущей хвоей, торфом и близким снегом сырости и, прежде чем зашагать к родному бараку, подумала: «А может, и вправду, что Бог ни делает – все к лучшему?»