Антошка Петрова, Советский Союз
Шрифт:
– Я тоже собиралась, да вот деньги забыла, хотела у тетки стрельнуть, а ее, как назло, дома нет, – затараторила Антошка, хотя мысль про кино пришла ей в голову секунду назад.
– Поехали, я заплачу. Мне отец на каникулы десятку дал!
Ей хотелось взвизгнуть от радости, но, соблюдая приличия, она лишь пожала плечами:
– Ты не думай, я тебе потом отдам.
– А я и не думаю.
Про холод и боль в ногах Антошка забыла. Одна мысль стучала в висках: что бы еще такое сказать, чтоб не увязнуть снова в душном, как кошмар, молчании, но в этот миг из-за поворота выползла неуклюжая гусеница автобуса, народ на остановке забеспокоился, Антошка схватила Артура под руку, и вместе их втянуло в туго набитое автобусное нутро.
Он был на целую голову выше ее. Всю дорогу она простояла, уткнувшись лицом в колючий ворот его пальто. Убаюканная теплом и мерным покачиванием, она впала в блаженное полузабытье, озвученное микрофонными хрипами объявлявшего остановки водителя и воплями какой-то неуемной гражданки: «Товарищи, ну пройдите же кто-нибудь в середину! Нельзя же быть такими эгоистами!»
Никуда Антошке проходить не хотелось. Хотелось ехать и ехать, не ища новых тем для разговора, не боясь показаться глупой, нескромной, смешной, ехать, куда – неважно, прижавшись щекой к Артуровой груди, краем глаза любуясь конусом его подбородка, линией щеки, выбившимися из-под шапки черными прядями со светящейся сквозь них малиновой мочкой. Артур тоже не делал никаких попыток заговорить,
– Смотри, вон два места освободились!
– Да нам выходить на следующей.
Что-то изменилось с того момента, как они оказались в автобусе, будто полчаса, проведенные вплотную друг к другу, внутренне их тоже сблизили. Антошку не так сильно тяготило молчание, будто что-то очень важное они друг другу уже сказали, а Артур при выходе подал ей руку: «Держись, а то поскользнешься».
Стеклянный фасад кинотеатра с длинной очередью был виден от остановки, и почему-то сразу же стало ясно, что билеты кончаются. Оставив Артура стоять в хвосте, Антошка побежала проверить, не стоит ли кто из знакомых поближе к кассе, и в двух шагах от окошечка заметила Мишку с Андрейкой. Вернувшись, она думала Артура обрадовать. «Можешь не волноваться. Я знакомых встретила. Давай деньги», но он замялся: «Неудобно без очереди, люди стояли…»
Ему-то хорошо, он в ботинках, да еще небось с шерстяными носками, а ей каково?
– Давай деньги, а то не успеем, – заторопила она.
Щуплый Андрейка первым ее заметил и, ухмыльнувшись, ткнул Мишку в бок, а тот просиял:
– Какие люди! Тонечка! А я почему-то так и думал, что мы обязательно еще встретимся.
До кассы оставалось два человека, поэтому тратить время на пустые любезности Антошка не стала, а сразу перешла к делу:
– Ребята, купите нам два билета, а то мы в самом хвосте стоим.
Теперь Мишка подтолкнул Андрейку.
– С подружкой?
– Да нет, с приятелем.
Оба вытянули шеи, чтобы увидеть стоящих в конце очереди, и дрогнувшим от обиды голосом Мишка спросил:
– Это вон с тем длинным евреем, что ли?
Он так напрягся, что мускулы под курткой, казалось, окаменели, и Антошке сразу расхотелось его о чем-нибудь просить. Она решила, что, вернувшись, скажет Артуру, что обозналась и никакие это не ее знакомые, но Мишка остановил:
– Давай деньги.
До начала сеанса оставалось еще минут десять, в фойе было тепло, на эстраде мерцала фонариками осыпающаяся елка, рядом с ней пожилая Снегурочка с железными зубами пела в микрофон дрожащим, как у Людмилы Зыкиной, голосом: «В жизни раз быва-а-ет восемнадцать лет». К буфету было не протолкнуться, Антошка, у которой с утра маковой росинки во рту не было, увидев, как у столиков жуют бутерброды с колбасой, почувствовала приступ волчьего аппетита, но попросить Артура купить ей что-нибудь не решилась бы, если бы он сам не предложил:
– Ты есть не хочешь?
Сцепив зубы, она отрицательно замотала головой.
– А я страшно хочу. Ничего, если мы в очереди постоим?
Они поспешили к буфету и, пока двигались к прилавку, нет-нет да и посматривали на сцену.
– Сельпо! Никого поприличнее найти не могли, – презрительно хмыкнул Артур.
– Ей, наверное, до пенсии полгода осталось, – вступилась Антошка, а сама подумала: «Вот если бы меня нарядить и на ее место поставить».
Она вспомнила, как в подготовительной группе детского сада музработник Марьванна назначила ее быть на новогоднем утреннике Снегурочкой. Девчонки сразу же, чтоб она не воображала, устроили ей бойкот, а она и не воображала, просто очень радовалась, но перед самым утренником Снегурочкой, как и во все предыдущие года, назначили дочку заведующей Ленку Маныкину.
Артур спросил, какие книги она читает, и Антошка призналась, что любимые ее – это «Овод» и «Граф Монте-Кристо», а он сказал, что увлекается научной фантастикой и особенно любит Станислава Лема, Рэя Брэдбери и братьев Стругацких. Она покраснела, потому что даже имен таких не слышала, но он сказал, что книги эти можно достать только по блату или в «самиздате». Что такое самиздат, она тоже не знала, но спросить, конечно, не решилась.
Бутербродов с колбасой им не досталось, но и бутерброд с сыром показался вкуснее всего на свете. Газировку допивали наспех, давясь колкими пузырьками, так как уже прозвенел третий звонок и фойе стремительно пустело. В зал вбежали, когда свет погас и начался журнал. Луч света из кинорубки освещал сплошные ряды голов в шапках и без, свободных мест не было. Можно было бы поискать, но Антошка твердо решила, что лучше рядом с Артуром на полу сядет, чем в кресло, где-нибудь отдельно от него.
Откуда ни возьмись прибежала администраторша и накинулась, где ж, мол, раньше-то черти носили, но вдруг изменившимся голосом спросила:
– Тонь, ты, что ль?
Антошка всмотрелась.
– Ой, Люд!
На них зашикали. Кто-то басом сказал: «Хулиганство». Людка Шибаева, бывшая Антошкина вожатая и соседка по бараку, год назад вышедшая замуж и переехавшая к родителям мужа на Гагаринскую, начальственно прикрикнула: «Товарищ, не мешайте дело делать, а то щас вызову наряд, и будет вам «хулиганство», когда из зала в наручниках выведут, – а Антошке шепнула: – Пойдем, на балкон вас отведу, там ремонт, но где-нибудь приткнетесь». По перегороженной стремянками и ведрами с краской лестнице она провела их на второй этаж, строя из себя начальство, долго гремела ключами и, отворив наконец дверь, прежде чем впустить в пахнущую побелкой тьму, предупредила: «Не очень-то тут у меня распоясывайтесь».
Артур скрылся за дверью, Антошка хотела было юркнуть за ним, но Людка задержала ее: «Симпатевый у тя кавалер, армянин, что ль?» Та чуть со стыда не сгорела.
Фильм оказался цветной и очень красивый, но в чем там было дело, Антошка понять не успела, так как, когда по экрану еще только титры ползли, Артур облокотился на спинку ее кресла, а она, решив, что он хочет ее обнять, прильнула к нему. Некоторое время она сидела так, окаменев от мысли, что Артур теперь точно решит, что она нескромная, но, когда он передвинул руку ей на плечо, успокоилась и принялась мечтать. Она мечтала о том, что после фильма он скажет ей: «Давай дружить», а она ответит: «Давай», и они станут вместе ходить в кино и на танцы. Пацаны из класса, как в фильме «Вызываем огонь на себя», будут кричать ей вслед: «Эх, Морозова!», а девчонки хоть и зауважают, но за спиной будут нарочито громко хихикать и сплетни распускать.
Вспомнив, что через полгода Артур поступит в институт, она ужаснулась, но, решив, что каждую неделю будет ездить к нему на электричке и все будут знать, что у нее в Москве парень, успокоилась. Незаметно для себя она уснула, а проснулась, когда зажегся свет, и оказалось, что у Артура спина белая, как у снеговика, потому что в темноте они сели на испачканные побелкой сиденья. Она принялась его отряхивать и старалась вовсю, а когда подставила ему свою спину, он только один раз погладил ее.
– Не стесняйся, три как следует, – подбодрила она, но Артур смущенно сказал:
– Да у тебя-то спина чистая.
После тьмы кинозала на улице было как-то особенно светло. Сугробы искрились, небо было синее-синее, у людей, как у волшебных драконов, изо рта клубами валил пар, а деревья все в инее, как на параде, стояли не шелохнувшись. До остановки было недалеко, и Антошка замирала при мысли, что в любую минуту может прийти Артуров автобус, и, пробормотав «пока», поскальзываясь на накатанных льдинках, он побежит к нему и уедет, так и не предложив ей дружить.
А ведь она мечтала об этом с самого детского сада! То есть не о том, что именно он предложит, они ведь всего три года назад познакомились, а вообще какой-нибудь хороший мальчишка. Об этом мечтают все девчонки, даже совсем некрасивые. Только одни в этом честно признаются, а другие делают вид, что им все равно. Что же касается красивых, так тех хлебом не корми дай похвастаться: то один дружить предложил, то другой. Антошке пока еще никто не предлагал, и хоть она, конечно, переживала, но все ж с ума-то не сходила. Не то что некоторые.
Взять хотя бы Маринку Лесину. В прошлой четверти на уроке химии та уронила на пол какую-то бумажку. Химичка велела ее подобрать и выбросить в мусорное ведро, но на перемене Колька Фролов эту записочку оттуда выудил и громко на весь класс прочитал. Оказалось, что там было написано: «Марина, ты мне нравишься, давай с тобой дружить. Алеша». Тут все начали задирать Скворцова, потому что он у них в классе единственный Алеша, а Маринка хоть и отличница, но очкарик и ябеда. Тогда Скворец, чтоб доказать, что это не он писал, стал совать всем под нос тетрадку со своими каракулями, а Светка Сысоева схватила Маринкину тетрадь, чтобы почерк сверить, и выяснилось, что записку эту Лесина написала себе сама! Тут состоялось такое массовое ликование, что ей ничего не оставалось, как отпроситься домой и до самых каникул в школе не появляться.
Народищу на остановке скопилось столько, что автобусы, и без того полные, проезжали мимо, выпуская тех, кому надо было выходить, на полдороге к следующей.
– Хочешь, пешком пойдем? – предложил Артур.
– Куда?
– Я тебя домой провожу.
Радость горячей волной окатила Антошку с ног до головы, но все же она честно предупредила:
– Я далеко живу, в Текстильщиках.
– Да я знаю. Мы осенью у вас на стадионе нормы ГТО сдавали.
Просияв, она сказала: «Пошли!», и так, словно ничего в этом особенного не было, взяла его под руку.
Про боль в ногах она себе думать запретила. Нет ее, и все! Пока в кино спала, не болели, значит, и теперь не будут. Всякий раз, когда нужно было мобилизовать свою волю, она вспоминала любимую с детства «Повесть о настоящем человеке», в которой сбитый немцами советский летчик месяц без еды с перебитыми ногами по лесу полз, а когда дополз и ему их в больнице отрезали, на протезах научился вальс танцевать и самолет водить. Вот и сейчас вспомнила.
Какие-то парни, обгоняя, толкнули Артура так, что он чуть в сугроб не свалился. По спинам Антошка узнала Мишку с Андрейкой и крикнула: «Вы что, рехнулись?», но те, сделав вид, что не слышат, перебежали на другую сторону улицы.
Чтобы не обсуждать фильм, а главное, не признаваться в том, что почти весь его проспала, Антошке пришлось взять инициативу разговора в свои руки. Утром двух слов выдавить не могла, а тут как прорвало. Сначала она потешала Артура историями про своих двоюродных братьев-близнецов, которые так навострились учителей дурить, что некоторые про Женьку думают, что он Алешка, а другие наоборот; потом рассказала, как однажды в пионерлагере подговорила девчонок ночью пацанов зубной пастой намазать, а утром те выстроились на линейку с красными, как у индейцев, полосами на лицах, потому что от «Поморина» у них на коже выступила аллергия, и ее как зачинщицу чуть из лагеря не выперли.
– А я в лагере ни разу не был, – с досадой сказал Артур, – до пяти лет меня родители с нянькой на дачу отправляли, а потом каждый год с собой в Ялту таскали.
– Там же море! – восхитилась Антошка.
– Ничего хорошего. Первые пару дней еще туда-сюда, а потом надоедает! Народу тьма, жара, мухи, очереди в столовку, общаться абсолютно не с кем. Одно развлечение – с родителями за ручку по набережной гулять. Пока маленький был, мама мне купаться разрешала не больше пяти минут в час, так что я даже толком плавать не научился. До восьмого класса я все это еще как-то терпел, но потом уж стало просто невмоготу. На танцы не сходи, с местными не общайся, в горы ни ногой, тряслись надо мной, будто я хиляк недоразвитый. Вот я и решил: лучше уж дома без помех книжки читать, чем в Ялте с родителями от скуки изнывать.
Антошка подумала: «Счастливый, море видел, мне бы хоть одним глазком поглядеть», но вслух почему-то заговорила про тетю Дусю, которая в войну связисткой четыре года под пулями по переднему краю тяжеленные катушки с проводами таскала, и про мужа ее погибшего, которого та вот уж лет тридцать называет не иначе как «мой Ванечка». Сама Антошка его в живых, конечно, никогда не видела, потому что он на мине подорвался задолго до ее рождения, но хорошо представляла себе по рассказам и карточке на комоде, с которой в упор смотрел некрасивый мальчишка в военной пилотке и про которого она в детстве думала, что он тети-Дусин сын.
– Странно, – сказал Артур, – три года с ней в одной квартире прожил, а не знал, что она воевала. Старушка как старушка. Будто всегда такая была.
Антошка обрадовалась:
– Что ты! Знаешь, какая она на карточках хорошенькая: в беленьких носочках, с бараночками…
Она надеялась, что Артур еще что-нибудь скажет, но он опять замолчал, а ее мысли тоже, как назло, все куда-то разбежались. Стало слышно, как под ногами скрипит снег, фырчат моторами проезжающие по улице Ленина автомобили, глухо стучат за окнами фабрик ткацкие станки, а какой-то пацан с четвертого этажа жилого дома в форточку, надрываясь, орет: «Се-е-рый!» Начавшись с маленькой паузы, молчание росло, и Антошке уже казалось, что не будет ему конца, поэтому сама удивилась, когда вдруг сказала:
– Вот я иногда думаю: почему в жизни все случается так, а не иначе? Почему одним везет, а другим нет? Почему одни рождаются и через несколько дней ни с того ни с сего умирают, а другие до ста лет живут? Или вот, например, почему теть-Дусин Ванечка погиб? Перешагнул бы через мину, и глядишь, жив бы остался, и вся их с тетей Дусей жизнь иначе бы обернулась, а мы с тобой вообще бы не встретились…
Артур глянул ей прямо в глаза, и она покраснела. Получалось так, что ей повезло, что теть-Дусин муж погиб. Вернись он с войны, не гуляла бы она сейчас с Артуром под руку и не мечтала бы о том, что он предложит ей дружить.
Вот вечно у нее так! Иной раз на уроке сморозит что-нибудь: класс впокатку, училка в ярости, а она гадает: «И что я ей такого сказала?» После родительских собраний мать возвращается домой злющая-презлющая. «Язык твой – враг твой», – кричит, и хоть Антошка честно обещает впредь помалкивать, да разве на горло-то себе наступишь? Вот и сейчас ляпнула невесть что, а теперь расхлебывай. Она хотела объяснить, что совсем не то имела в виду, но Артур перебил:
– Ты думаешь, он случайно на мину наступил?
От неожиданности она глаза вытаращила.
– А ты думаешь, нарочно?
– Да я про другое. Понимаешь, мне кажется, что случайностей вообще не бывает. Если человеку суждено умереть, он просто не может мимо своей мины пройти.
– Как это?
– А так. Мне кажется, что у каждого человека есть своя, заранее определенная судьба! Не может быть, чтобы всей нашей жизнью управляла какая-то случайная бессмыслица.Антошка остановилась и звенящим от волнения шепотом спросила:
– Ты что, в Бога веруешь?
Артур лишь поморщился.
– При чем тут бог! Мне кажется, жизнью на Земле и вообще всей Вселенной управляет высший космический разум.
Она прямо задохнулась от возмущения:
– Да какой там может быть разум, когда кругом войны одни…
– А может, так и надо? Может, разум этот принципиально от нашего отличается, и то, что нам кажется ужасным, наоборот, хорошо? Смерть, например. Может, жизнь – это промежуточное звено, и после смерти люди переходят в другое космическое измерение?