Антошка Петрова, Советский Союз
Шрифт:
2
Напрямую от них до Надькиного дома было рукой подать, но путь преграждала река. Зимой ее можно было в два счета перейти по льду, но сейчас пришлось сорок минут ждать автобуса, который перевез их через мост и сломался, так что через все Заречье они топали пешком.
Небо было темным и низким, как потолок на чердаке, а воздух сырым и тяжелым, как мокрая вата. С реки дул настырный резкий ветер, который то вдруг стихал, то, как хулиган, наскакивал из-за угла и пихал в грудь с такой силой, что на глаза наворачивались слезы, а ноги сами собой ступали в лужу.
Надькин дом был последним в микрорайоне. Сразу за ним начинался скучный, голый лес. Из окон на лестнице
В прихожей висела хрустальная люстра, на полу лежал ковер, какие в бараке вешали на стены только самые зажиточные, за что их и не любили, подозревая в нетрудовых доходах. Увидев такую роскошь, Антошка с Люсиндой переглянулись: мол, откуда деньги-то, воруют, что ли? Оказалось – не без того. Надькина мать работала на продуктовой базе, полки в шкафах на кухне ломились от разных дефицитных банок, которые простые люди получали только в заказах к праздникам. Увидев их, Люсинда недовольно спросила: «Куда столько, к войне, что ли, готовитесь?» Надька смутилась и, чтобы оправдаться, сняла с полки банку сайры и стала пробивать консервным ножом, а Антошка схватила ее за руку: «Зачем, не надо, они небось считанные». Надька, конечно, в глубине души знала, что ее за самовольство по головке не погладят, но, чтобы показать удаль, отмахнулась: «Мать еще нароет».
Антошка с Люсиндой снова переглянулись. Их поразило, с какой легкостью Надька распоряжалась родительским добром. Попробовали бы они вот так же залезть в материнские загашники, те живо научили бы их свободу любить.
Надька старалась вовсю: как белых людей, усадила их завтракать в гостиной на диване за журнальным столиком, а кроме сайры, подала хлеб с маслом и коробку шоколадных конфет. Люсинда наблюдала за ее мельтешней с иронией, а когда уселись, пошутила: «Надо бы выпить за дружбу». Надьку как ветром сдуло на кухню и тут же внесло обратно с трехлитровой банкой гречки в руках. Пошерудив в ней, она с криком: «Попался!» вытащила ключ, как выяснилось, от тайника в серванте.
Надькин отчим тоже зря штаны на работе не просиживал. Он был бригадиром проводников на железной дороге, да не в обычном поезде, а в международном. Стены в квартире были увешаны сувенирами из стран народной демократии, сервант ломился от чешского хрусталя, а в тайнике хранились всякие штуки, которые он нелегально провозил через границу из Италии. В нем обнаружился его партбилет, штук десять бутылок с красивыми этикетками, заграничные сигареты, презервативы и журналы, от которых Антошку чуть не вырвало, а Люсинда смотрела, только нервно ерзала и похохатывала.
В школе Надька была тише воды ниже травы, но на свободе оказалась боевой девчонкой. Она скоренько разлила по рюмкам прозрачную жидкость, которую назвала граппой, швырнула на стол пачку сигарет «Мальборо» и произнесла тост: «За мир и дружбу». Судя по красивой бутылке, Антошка думала, что напиток будет слабым и сладеньким, но после первого глотка ей показалось, что она проглотила шаровую молнию. Она закашлялась, из глаз градом полились слезы, а через минуту в животе разлилось тепло и почему-то стало очень весело.
Курить она не хотела, но попробовать заграничные сигареты надо было. В первом классе она один раз курила за сараями, когда Люсинда стащила у старшего брата две беломорины и подговорила ее попробовать. Их обеих тогда повело, затошнило, и больше уж они не пробовали. Сейчас Антошка осторожно, чтобы не задохнуться, набирала дым в рот и выпускала обратно, зато Люсинда, несмотря на пионерскую форму, изображала из себя бывалую, пила рюмку за рюмкой и курила одну сигарету за другой.
Через пять минут дым в квартире стоял, как на пожаре. Надька врубила магнитофон, и стало еще веселей. Сначала они перепробовали всю заграничную косметику из ванной и перемерили все шмотки, которые Надькин отчим привозил матери из Италии. Потом Надька с Люсиндой под Антошкиным руководством учились делать шпагат и мостик. Потом втроем, держась за руки, прыгали на диване, играли в жмурки, пели «Вот ктой-то с горочки спустился». В общем, как сказала Люсинда, «культурно отдыхали».
Всю неделю Антошка ждала следующего четверга, но оказалось, что в этот раз, кроме них, Надька пригласила еще и мальчишек: Серегу Козлова, Мишку Ватутина и Вадика Самодурова. Узнав об этом, Антошка так огорчилась, что даже идти не хотела, но деваться было некуда. Холодрыга на улице была ужасная.
Когда они вошли, мальчишки уже сидели на диване в носках и без галстуков, пили, курили и грызли семечки. Увидев их, Мишка сказал: «Народ к разврату готов», на что Люсинда буркнула: «Щас прям, разбежался», однако через минуту уже залихватски пила, курила и травила анекдоты.
Антошка поначалу чувствовала себя неловко оттого, что колготки у нее были дырявые, к тому же промокли, и сквозь дырки из них торчали ее замерзшие пальцы. Чтобы никто не заметил, она поджимала их, но после первой рюмки расслабилась и забыла.
Оказалось, что с мальчишками тоже может быть весело. Серега показывал карточные фокусы. Вадик изображал Людмилу Зыкину, Мишка знал названия иностранных ансамблей типа «Криденс кливота ривайвал», помнил имена музыкантов, классно барабанил по столу, подпевал по-английски и оказался вполне нормальным парнем.
Антошка толком не помнила, кто предложил играть «в бутылочку». Помнила только, что очень удивилась, услышав, как Люсинда говорит: «Так и быть уж, но только не в губы». Антошку прям подкинуло от негодования. Что она, сдурела, что ли? Какие еще поцелуйчики? Мальчишки стали на нее наседать, мол, нехорошо отделяться от коллектива, а Люсинда, вместо того чтобы ее поддержать, многозначительно глядя ей в глаза, сказала: «Пойдем выйдем».
У них в бараке это говорили перед большой дракой. Поняв, что Люсинда совсем окосела, Антошка спорить не стала. Какой спрос с пьяницы? К счастью, Надька так ловко крутила бутылочку, что целоваться все время выпадало либо ей с Серегой, либо Люсинде с Мишкой, но Антошке один раз тоже пришлось. Вадик так ужасно нервничал, что только дотронулся до ее верхней губы и тут же отпрянул, а Антошку все равно потом несколько минут колотило.
Магнитофон был включен на полную катушку, поэтому никто не услышал, как в прихожей щелкнул замок. В этот момент Надька взасос целовалась с Серегой, Люсинда, Мишка и Вадик играли в гляделки, а Антошка бродила по комнате, изучая надписи на сувенирах. Люсинда первая заметила, что в комнату вошел какой-то мужик, и крикнула: «Полундра!» Тут все прямо обалдели. Возникла немая сцена, как в комедии «Ревизор», и Антошке показалось, что стало очень тихо, хотя музыка орала и отчим орал.
Будто в немом кино, она видела, как Надька пытается спрятать за спину пепельницу, но от страха руки ее так дрожат, что окурки один за другим сыплются на ковер. Видимо, пока они тут буйствовали, выпал снег, потому что Надькин отчим был весь в снегу. Мокрые белые сугробики лежали на его ондатровой шапке, воротнике, ватных плечах пальто. С ботинок на паркет тоже натекла порядочная лужа. Мальчишки сидели на краешке дивана, как испуганные бурей воробьи. Надька вся красная уставилась в пол, а Люсинда, наоборот, смотрела на разорявшегося отчима с пьяной отвагой, мол, поори, выпусти пар, ты мне никто и звать никак.