Антошка Петрова, Советский Союз

Исаева Ольга

Антошка смотрела в окно. Там было белым-бело, снег жирными штрихами исполосовал воздух, занавесил лес, стер рифленые следы грузовиков во дворе, припушил берега. Только река текла, невозмутимо слизывая падавшие в нее снежинки. Что кричал Надькин отчим, Антошка вначале вообще не слышала, только видела, как разевается его рот с золотыми зубами, но, когда слух к ней вернулся, осознала, что он обзывает их малолетними проститутками и прыщавыми онанистами. Тут ей стало смешно. Партийный человек, а что себе позволяет!

Он вообще оказался порядочной сволочью. Мало того, что потащил их к директору, по дороге еще начал шантажировать,

мол, вернете деньги, не буду писать заявление в милицию, не вернете – пеняйте на себя. Чтобы не доводить дела до привода в милицию, пришлось скинуться. У Люсинды всегда были дармовые деньги – то старший брат подкинет пятерочку, то отец из Сибири пришлет двадцатку. А у Антошки были только кровно заработанные сбором бутылок гроши, которые она уже полгода копила на подарок матери к дню рожденья. Отдавать их этому хмырю не хотелось до слез, но не садиться же было из-за него в тюрьму.

Родителей после этого тоже таскали к директору, стыдили и воспитывали. Вадик Самодуров потом неделю ходил с фингалом под глазом, Надька дышать боялась, а Люсинде, как всегда, все сошло с рук. Ее мать в школу не пришла и велела передать директору, что, раз ее дочь набедокурила, пусть сама и расхлебывает.

Такой реакции можно было только позавидовать. Антошкина мать в кабинете директора скромно помалкивала и поддакивала, а дома устроила такой «детский крик на лужайке», что две недели потом из-под мебели выгребали черепки и осколки. Кроме того, она решила, что вместо лагеря Антошка два месяца будет вкалывать на фабрике, чтобы в следующий раз неповадно было развратничать.

3

После зимних каникул Надька в школу не вернулась, и скоро выяснилось, что ее сплавили к бабке в деревню. Серега Козлов твердо решил идти в военное училище и начал исправлять тройки, а у Люсинды с Мишкой завязалась персональная дружба с гулянием и поцелуйчиками, так что Антошке даже обидно стало, особенно когда Вадик тоже предложил ей встретиться, и она страшно разволновалась, но оказалось, что он только хотел поговорить с ней о Люсинде и просил передать ей записку. Самодур – одно слово.

Кроме того, каждый четверг теперь приходилось ходить на ткачество, учиться вязать узлы, заряжать барабаны и бегать за ткачихами, перенимая опыт, слыша, как те ворчат: «Прислали вас на нашу голову. Не было печали – черти накачали».

От суровых ниток пальцы у Антошки саднили, от беготни ноги гудели, как после тренировок, но все же заниматься делом было приятнее, чем бездельничать. А с Люсиндой они совсем раздружились. Та теперь все время проводила с Мишкой и, даже не посоветовавшись с Антошкой, поменялась местами со Светкой Крутилиной, чтобы сидеть с ним за одной партой. А ведь Антошка со Светкой не дружила и сидеть с ней за одной партой не нанималась.

Когда Антошка пыталась вызвать Люсинду на разговор, та отвечала невпопад, будто находилась за тридевять земель, и вообще с ней творилось что-то странное. Она стала задумчивой, бледной, зато глаза и губы у нее горели, как у ведьмы. Все уроки они с Мишкой пялились друг на друга, а на новогоднем огоньке танцевали в обнимку, даже когда не было музыки.

Антошка страдала. Уж от кого, а от Люсинды она такого предательства не ожидала. Кто еще в третьем классе поклялся дружить до самой смерти? Кто еще недавно говорил, что мальчишки – это первичный продукт эволюции? Раз Антошка даже не выдержала и пожаловалась матери, но та лишь подзудила: «Не завидуй другу, если он красивей, если он богаче, если он умней». Да разве ж Антошка завидовала? Просто ей обидно было, что дружба рассыпалась, как старая табуретка. Обида держала ее за горло, не давая жить и радоваться.

В начале третьей четверти по классу пробежал слух, что Люсинда залетела. Антошка, конечно, не поверила, но то и дело исподтишка поглядывала в ее сторону, пытаясь разглядеть живот, но та выглядела, как обычно, разве что стала еще красивее. А вот кто изменился, так это Мишка. Он вдруг вытянулся, стал носить клеши с заклепками, на верхней губе отрастил пушок, который уже вполне мог сойти за усы, а волосы отпустил, как у «Битлов». И хотя чуть ли не каждый день его гнали из школы в парикмахерскую, стричься категорически отказывался, говоря, что школа не царская армия, и нет такого закона чубы брить.

Постепенно слухи про беременность утихли, особенно после того, как однажды на физкультуре девчонки заметили, что у Люсинды «дела». А тут еще началась подготовка к экзаменам. Из трех восьмых администрация собиралась слепить один девятый, а это значило, что в ПТУ и техникумы выметут всех троечников.

За русский и сочинение Антошка не боялась, а вот с математикой дело пахло керосином. Каждый день после уроков она оставалась на дополнительные занятия, а вернувшись домой, сразу после обеда снова садилась зубрить. Однако мысли ее бродили неизвестно где, и даже ей самой казалось, что за последние полгода она как-то странно отупела.

Очнувшись, она начинала вспоминать теоремы и правила, но вскоре вновь впадала в вязкое оцепенение. Тройки сыпались на нее градом. Классная руководительница прокурорским тоном предупредила, что если Антошка не исправится, то не видать ей девятого класса как своих ушей.

Однажды, когда вот так же безнадежно она таращилась на страницу с задачей, в дверь постучали, и в щель просунулась Люсиндина голова:

– Можно?

От неожиданности у Антошки сердце екнуло, но, не подав виду, она кивнула. Она думала, что Люсинда пришла попросить яйцо или луковицу, но та, кивнув на тетрадь, спросила:

– Не получается?

Антошка хмуро пожала плечами, а Люсинда вздохнула:

– Горе ты мое, так ведь и экзамены завалить можно. С кем же я в девятый класс-то ходить буду?

Антошка буркнула:

– А что с Мишкой, поссорилась?

– Да нет, просто он в медицинский хочет, а после десятого класса туда не попасть, поэтому он решил пойти в медучилище, а после него идти по спецнабору. Ты мне зубы-то не заговаривай. Хочешь в девятый класс – сдавайся. Я тебя муштровать буду.

Антошка чуть не разревелась от благодарности. Два месяца Люсинда гоняла ее в хвост и в гриву по алгебре и геометрии так, что экзамены Антошка сдала на твердые четверки. Втайне она ликовала, что Мишка уйдет в медучилище, а они с Люсиндой, как раньше, будут вместе ходить в школу, бегать на переменах в столовку, по дороге домой есть беляши, запивать газировкой и рассуждать о жизни. Однако после экзаменов, даже не дав чуть-чуть порадоваться, Люсинда огорошила: «Тош, ты только не обижайся, я раньше не хотела тебе говорить… В общем, я тебя немного обманула. Мы с Мишкой вместе в медучилище поступаем. Он ведь слабохарактерный. Без меня не справится».