Антошка Петрова, Советский Союз
Шрифт:
Однажды соседский кот Котовский – здоровенный крутолобый бандит и ворюга, поцапавшись с собакой, взлетел на высоченный тополь, а спуститься не смог. Сидя на самом верху, он душераздирающе мяукал, но вниз даже смотреть боялся. Как ни пытались его приманить, он только еще больше сердился: «Мол, помогите, сволочи, я же тут наверху один околею». Долгое время не знали, что с ним делать. Вызвали участкового, тот посоветовал позвонить в пожарную команду. К тому времени Котовский уже совершенно обезумел. Когда, взобравшись по приставной лестнице, пожарный попытался его снять, Котовский так запаниковал, что вырвался и шмякнулся с пятнадцатиметровой высоты.
Говорят, кошки умеют во время полета собираться, но тут высота была такая, что вообще было непонятно, как он не
Сидя дома, она поневоле пристрастилась к телевизору. Передачи про спорт она смотреть опасалась, чтобы не растравлять еще не зажившую душевную рану, но с нетерпением ждала начала «В мире животных» и «Клуба кинопутешествий». Мало-помалу горечь от постигшей ее неудачи начала смягчаться, и внутри вновь зазвучала тихая музыка мечты. Антошка училась в седьмом классе. Вместо ботаники они изучали теперь зоологию, которая ей еще больше нравилась. Динозавры, птеродактили, мамонты и саблезубые тигры, на смену которым пришли человекообразные, потрясали ее воображение. Слово «эволюция» казалось прекрасным и таинственным. Чуть ли не каждую неделю Антошка ходила в библиотеку, выискивая там книги про животных и путешествия, а засыпая, мечтала, что вместе с Юрием Сенкевичем и Николаем Дроздовым поедет в кругосветное путешествие, чтобы привезти в Московский зоопарк разных экзотических животных. При этом она хорошо понимала, что для того, чтобы из всех желающих поехать в это путешествие выбрали именно ее, она должна учиться, учиться и еще раз учиться. Сейчас эта фраза уже не казалась ей такой безумной. Что же касается «жизни как единства и борьбы противоположностей», то здесь у нее появились кое-какие сомнения, потому что жизнь, теперь она уже это точно знала, была намного сложнее и интереснее.
Уроки труда
1
Сказать, что Антошка любила школу, было нельзя. От всех этих контрошек, политинформаций, сменной обуви и математики просто выть хотелось. Но некоторые уроки ей нравились – зоология, география, история, не говоря про пение, физкультуру и труд, которые она вообще за уроки не считала.
Физкультурник, Сергей Викторович, был фанатом свежего воздуха, поэтому почти все уроки проводил на стадионе или в лесу, а туда пока дойдешь да переоденешься – считай, день прошел. На пении было довольно весело, но жалко Инну Станиславовну, которая, покраснев, как первоклассница, умоляла: «Мальчики, ну не кричите, пожалуйста». Непонятно было, откуда такие вообще берутся? Под мышкой у мамы, что ли, всю жизнь просидела. Взяла бы, как историчка Тамара Ивановна, линейку, съездила бы одному-другому промеж глаз, враз бы успокоились. А так, девчонки еще попискивают: «Школьные годы чудесные», а пацаны беснуются, прямо из кожи вон лезут.
В шестом классе было еще туда-сюда, но в седьмом началось настоящее «классовое расслоение». Девчонки вдруг стали похожи на взрослых тетенек, а пацаны так и остались маленькими, щуплыми и нахальными. На переменах они если не душили друг друга и не дубасили головой о батарею, то, как махновцы, охотились на девчонок, норовя какой-нибудь зазевавшейся задрать подол или сделать подножку, чтобы, когда она шлепнется и кинется прикрывать оголившиеся ляжки, крикнуть: «У вас упало» и заржать дурными голосами. Уж сколько их колошматили, они все не унимались.
Весь год шла «классовая борьба». Только на уроках труда друг от друга и отдыхали. Первую половину учебного года девчонки изучали кулинарию, а после зимних каникул шитье и вышивание. Мальчишки же весь год возились с какими-то железками и девчонкам страшно завидовали. Так по крайней мере Антошке казалось, потому что из слесарки они возвращались грязные, оголодавшие и, вместо того чтобы попросить по-хорошему, набрасывались на их припасы с криком: «Где тут у вас пирожки с котятами!»
Антошка давно заметила, что учителя бывают похожи на свои предметы. У девчонок уроки труда вела Татьяна Петровна Кисина, вылитая вышитая думочка, вся в ямочках, складочках, очках и кудряшках, а с мальчишками маялся бывший слесарь с железной дороги, однорукий Пал Палыч Суков – жесткий, худой, весь пропахший табачищем и машинным маслом. Как говорится, нарочно не придумаешь.
Казалось, так и будет, но в восьмом классе их вдруг объединили, заменив уроки труда профобучением, или попросту «ткачеством». Все, конечно, прямо взвились от досады. Во второй школе восьмиклассников учили радиоэлектронике, в третьей вождению, дулевских определили на фарфоровый завод тарелки расписывать, гагаринских торговать в универмаге галантереей и игрушками, но поскольку над их школой шефствовал текстильный комбинат, то их и пристегнули к нему, причем не только тех, кому о девятом классе даже думать было заказано (тем-то, понятное дело, прямая дорожка была если не в колонию для малолетних, то на фабрику), но и всех остальных, даже будущих медалистов.
Комбинат занимал половину поселка. Почти все Антошкины соседи на нем работали. Еще затемно в коридоре барака начинались ор и топот – это собиралась на работу первая смена. О тех же, кому вставать было только ко второй, подумать никому в голову не приходило. Впрочем, все, кто проработал на комбинате хотя бы месяц, были глухими, будто уши им ватой забили. Шум был для них в порядке вещей, а вот если заговорить с ними нормальным голосом, то не услышат, обидятся и заподозрят в двуличии.
Круглые сутки комбинат издавал монотонный звук, привычный, как поселковый воздух, пахнущий лесом, рекой, торфом, хлопком, бензином, мазутом и помойками. Этот звук никому на нервы не действовал, в отличие от мата станционных диспетчеров и рева мотоциклов на улице Ленина. Более того, если бы он прекратился, то в поселке запаниковали бы, решив, что началась война.
До сих пор внутри комбината Антошка никогда не была, да ее и не пропустили бы, потому что он считался секретным объектом, хотя производил брезент для плащ-палаток, марлю для госпиталей и ткань для солдатских гимнастерок. Были у них в городе предприятия и посекретнее – завод «Респиратор», выпускавший противогазы, или «Карболит», на котором делали что-то такое вонючее, что вся округа насквозь провоняла тухлыми яйцами, а работяги и служащие получали молоко за вредность, в том числе и Антошкина мать.
Проходя мимо фабрик, Антошка заглядывала в окна, но ничего, кроме смутных движущихся теней, разглядеть не могла из-за залепившей сетчатые стекла хлопковой пыли. Вообще, за пылью у них в поселке в очереди стоять было не надо. Она летела с хлопковых складов, строительных котлованов, прущих с цементного завода грузовиков, с пустырей, развалин, из фабричных труб, выбиваемых хозяйками ковров, день и ночь стучащих по железной дороге вагонов с торфом и углем.
А в начале июня начинали пылить тополя, и на несколько недель лужи, трава, дворы и улицы затягивались пушистым покрывалом, на которое мальчишки бросали спички, и его пожирал быстрый легкий огонь, а по помойкам валялись обугленные трупики тополиных сережек, которые Антошка про себя называла «пух и прах».
Летом она в городе почти не бывала, так как на три смены уезжала в лагерь. Может быть, поэтому поселок и вспоминался ей засыпанным тополиным пухом, который, конечно, никакого отношения к хлопковому не имел, но все равно казалось, что он вылетел из какого-то порванного тюка, каких Антошка немало перевидала, играя в войну на задворках фабричных складов.
Уроки ткачества проходили на новой, образцово-показательной фабрике в просторной Ленинской комнате, где висели его портреты и высился громадный гипсовый бюст на постаменте, а по бокам, будто охраняя, стояли бюстики Брежнева и Косыгина, которым мальчишки тут же дали прозвище «Лелик и Болик». Ленин украшал знамена, с которыми в праздники комбинат выходил на демонстрации, вымпелы, плакаты, значки, а перед проходной стоял его памятник с протянутой рукой, мимо которого ткачихи проходили, шутливо говоря: «Бог подаст».