Антошка Петрова, Советский Союз
Шрифт:
Однако, несмотря на осознание всей сложности и опасности работы с подростками, Сергей Викторович про себя называл медсестру не иначе как «убийцей в белом халате», и, стоя перед шеренгой семиклассников, в которой едва ли насчитывалось человек двадцать, он представлял себе, как однажды постучится в медкабинет. Медсестра: «Хто там?», высунет из-за двери свою черепашью головку, а он бац по ней… Тут мысль Сергея Викторовича сделала привычное сальто, и он подумал: «… Или возьмем англичанку. Фифа и цаца. Много о себе понимает. Как-нибудь задержится в школе, а я зайду к ней: «Как живете, как животик…» От удовольствия при мысли о том, как англичанка сперва удивленно вскинет бровки, потом вскрикнет «Да как вы смеете!», а потом сама страстно прильнет к его груди, Сергей Викторович невольно обнажил в ухмылке ряд желтоватых зубов,
Выстроившаяся перед ним шеренга представляла собой жалкое зрелище: мальчишки, прыщавые, с сальными патлами, в пузырящихся на коленях трениках, дохляк на дохляке, девчонки по сравнению с ними – толстые тетки, все, кроме Мятлевой. Та – настоящий дистрофик, но бегает неплохо. Сергей Викторович подумал, что потенциал у нее не хуже, чем у Петровой, и для лучшего результата на кросс их надо бы в одной паре пустить, после чего скомандовал по-армейски негромко, но зычно: «Равняйсь, сми-и-ирна!»
Антошка бегать любила, особенно на короткие дистанции. Ей нравилось ощущение легкости, когда на стометровке она со старта выстреливала и пулей под свист в ушах летела к финишу, но кросс – совсем другое дело. Тут надо силы рассчитывать, экономить, а она дунула во всю прыть, обогнала всех, в том числе и мальчишек, а на втором круге выдохлась: тонкая иголка боли проткнула бок, ноги стали ватными, в горле пересохло, глаза заливал пот, сердце колошматило так, будто норовило выпрыгнуть из грудной клетки. Ее так и подмывало сойти с дистанции, рухнуть на жухлую травку и, забыв обо всем на свете, долго-долго лежать, разглядывая густо рассыпанные по небу легкие перышки облачков, воображая, будто кто-то неведомый вытряхнул вспоротую подушку на выцветшее голубенькое одеяльце.
Антошка остановилась отдышаться и спиной почуяла, как сзади Мятлева неустанно сокращает расстояние. На третьем круге та вырвалась вперед, почти весь остаток дистанции перед глазами вялым маятником раскачивалась ее длинная коса, но на самом финише усилием воли Антошке удалось опять на полкорпуса обойти ее… Откуда-то, из ватной дали, еле слышно прорвалась трель свистка. Антошку опрокинула тяжелая, как стопудовая гиря, усталость. Теперь уже совершенно непонятно было, ради чего она только что так старалась, – пятерка-то по физкультуре ей все равно была обеспечена. Не замечая мелькавших вокруг мальчишечьих ног в длинных, как лыжи, кедах, она лежала на траве, но ни неба, ни облаков не видела – глаза застилал красный пульсирующий туман. Голос Мятлевой неподалеку зудил про то, что она нарочно, мол, скорость сбавила, чтобы не сидеть потом на литературе, вареная, как свекла, но Антошке было уже все равно. Даже то, что Бугай поздравил ее с «настоящим спортивным характером» и пообещал направить на общегородскую спартакиаду, не обрадовало. Преодолевая отвращение к движению, она переоделась, поднялась на третий этаж в кабинет литературы и плюхнулась за парту.
В класс шумной гурьбой ввалились прогульщики. Все это время они проторчали на заднем крыльце. Они вволю покурили, похохотали, построили глазок, наигрались в бутылочку. За два часа они так сплотились, что теперь враждебной массой захватывали классное пространство, тесня вернувшихся с физкультуры по углам. От такой наглости Антошке стало еще больше не по себе, но задребезжал звонок, сидевший за первой партой Кривихин высунулся за дверь и крикнул: «Идет!»
2
В кабинете было душно, воняло потом и табачным перегаром. Учитель русского языка и литературы, классный руководитель 7-го «А» Лидия Борисовна Усова по прозвищу Кнопка, не взглянув на загрохотавший стульями при ее появлении класс, простучала каблуками к своему столу и вместо приветствия пролаяла: «Дежурные, откройте форточку и сотрите с доски», а про себя подумала: «Еще только середина октября – впереди целый учебный год, а как уже все осточертело».
Привычное брезгливое выражение на ее лице сменилось страдальческой миной. С восторгом отчаяния она представила себе вереницу упражнений, сочинений, изложений, диктантов, повторений пройденного материала, работ над ошибками, проверок тетрадей, педсоветов, политинформаций, «Зарниц», походов, сборов макулатуры и металлолома, экскурсий, конкурсов, классных часов, праздничных вечеров, родительских собраний, рейдов по домам, распределений материальной помощи малоимущим, проработок трудных, звонков из детской комнаты милиции… Но это еще полбеды! Впереди зима с ее эпидемиями, соплями, кашлем, борьбой за вторую обувь; неистребимые вши, чесотка, грязь под ногтями, бесконечные хитрости, пакости, ябедничание, вранье, прогулы, драки, слезы, очереди в столовую, сплетни в учительской… Лидии Борисовне захотелось кричать. «Неужели вот так вся жизнь пройдет, – в который раз задала она себе риторический, ставший рефреном всех лет ее работы в школе вопрос, и, не глядя на 7-й «А», голосом, не выражавшим ничего, кроме скуки и презрения, она сказала: «Садитесь». Класс вторично прогрохотал, кто-то уронил портфель, кто-то стукнул соседа учебником по голове, кто-то плюнул через трубочку изжеванным газетным мякишем, кто-то крикнул: «Лидия Борисовна, а Фролов плюется».
Антошка читать любила, а вот уроки литературы терпеть не могла. Увидев, что Кнопка достает из портфеля исчерканные красным листочки с позавчерашним сочинением, она подумала: «Теперь пойдет бодяга на весь урок. Эх, дали бы мне шапку-невидимку!», но тут же сообразила, что на уроке ей шапка-невидимка была бы ни к чему и нужно было бы изобрести что-нибудь принципиально новое, может, таблетку какую-нибудь, чтобы Кнопке казалось, что Антошка, как всегда, сидит за третьей партой в среднем ряду и внимательно ее слушает, а на самом деле она лежала бы дома в материной кровати и спокойно, без помех, читала «Капитанскую дочку».
Лидия Борисовна начала вызывать класс по алфавиту к столу с дневниками и каждому подходившему громко, так, чтобы все слышали, сообщала оценку, одновременно занося ее в журнал и дневник, а Антошка, зная, что очередь ее еще не скоро подойдет, продолжила свои размышления, хотя со стороны могло показаться, что она внимательнейшим образом изучает висевший над доской портрет поэта Некрасова. «Может, научиться ее гипнотизировать, – думала она, представляя себе, как путем долгих тренировок вырабатывает особый магнетический взгляд, от которого Кнопка превращается в добрую, веселую учительницу, вроде англичанки Ангелины Максимовны, – или на худой конец просто их местами поменять, чтобы Геля нормальным человеческим языком рассказывала про Пушкина и Лермонтова, а Кнопка несла ахинею типа: «Вай ду ю край, Вили, вай ду ю край»?
Меж тем Лидия Борисовна подбиралась к букве «П», уже сходили за своими четверками Нуйкин и Осокина, а Антошка, забыв обо всем на свете, представляла себе, как под ее всесильным взглядом Кнопка превращается в обыкновенную канцелярскую кнопку, которую можно подложить на стул Ваське Мурзову, или, еще лучше, в дрессированную собачку, которая, стоя на задних лапках, в блузочке с жабо и плиссированной юбочке, говорит: «Петрова, ты что, оглохла?»
Антошка очнулась. Класс жадно смотрел на нее, ожидая спектакля. На ватных ногах она подошла к столу. Кнопка, как и ожидалось, влепила ей в дневник размашистую тройку, но, когда, всем своим видом говоря: «Ну и поду-у-умаешь», Антошка отправилась восвояси, на нее уже никто не смотрел, так как вслед за ней к столу вызвали Валерку Попова, и тут началась долгожданная «комедия».
– Единица, – торжественно объявила Лидия Борисовна.
Попов хотел взять дневник и возвратиться на свое место, но та остановила:
– Ты на какую тему сочинение писал?
Ничего хорошего от этого вопроса не ожидая, Валерка буркнул:
– Какую дали, на ту и писал.
– Ну и какая же это была тема? – издевательски-ласково продолжила допрос Лидия Борисовна.
– «Добро всегда побеждает зло».
– И что же ты написал?
– Да не знал я чо писать, вы же не объяснили толком, – вспылил Попов.
– Но что-то ты ведь написал?
– Ну.
После медового тона, которым задавались вопросы, Кнопкин рык оглушил:
– Ты мне не нукай, читай вслух свою галиматью!
Скучно, монотонно, запинаясь и переминаясь с ноги на ногу, Попов прочел: «Добро всегда побеждает зло, потому что оно сильнее. Злые люди сильные и умеют драться, а добрые – слабые и их легко урыть…» Класс засмеялся, но Кнопка грозно осадила:
– Тихо! – И, обращаясь к Попову, внешне спокойно, но так, что класс почувствовал клекот ярости в недрах ее тщедушного тела, спросила: – Ты хоть соображаешь, что ты написал?