Анубис
Шрифт:
Однако его ждал сюрприз, к тому же малоприятный. За эти годы Грейвс явно набрался опыта. Играл он, конечно, не как гроссмейстер и тем не менее много лучше, чем Могенс помнил. Как он и ожидал, стало гораздо сложнее, когда фигуры на доске перемешались. Чтобы запомнить расположение каждой из шестнадцати фигур, Могенсу пришлось напрячь большую часть своих извилин, и то не с безусловным успехом. Пару раз Грейвс качал головой, молча, но с ядовитой улыбкой, когда он брался не за ту, таким же образом, только когда делал противоположную ошибку, он потерял коня и три пешки. И тем не менее ему удавалось теснить Грейвса медленно, но неумолимо. После двадцати или двадцати пяти ходов сомнений
— Никогда нельзя сдаваться, пока игра не доведена до конца. Эта максима давно стала моим принципом. Без нее меня давно бы не было в живых.
Могенс не оторвал взгляда от доски. Он чуял, что Грейвс сказал это не только затем, чтобы отвлечь его, но и спровоцировать вполне определенную реакцию, возможно вопрос. Однако у него пропало всякое желание пускаться с Грейвсом в какие бы то ни было дискуссии, а кроме того, он прекрасно сознавал, что тут же потеряет преимущество, если хоть на секунду оторвется от доски.
— Ты ведь понимаешь, что она не там, внизу? — внезапно спросил Грейвс.
— Кто? — опешил Могенс. Он понадеялся, что Грейвс, как и он, не отводит взгляда от шахмат, и поэтому не заметил, как он вздрогнул.
— Дженис.
На этот раз Могенс вздрогнул так, что Грейвс этого никак не мог не заметить. Он молчал.
Грейвс передвинул единственную оставшуюся у него ладью вперед, подставляя ее под очевидную угрозу, и Могенс спросил себя, какая за этим кроется западня. Он протянул руку за слоном, чтобы воспользоваться неожиданно подвалившим подарком, но тут же отдернул ее, задумчиво оглядывая доску. Ловушки он не увидел, но это вовсе не значило, что ее нет.
— Ты не ответил, — сказал Грейвс. — А при этом мне надо бы молчать.
— Почему? — невольно спросил Могенс.
— Потому что я знаю ту единственную причину, по которой ты изменил свое решение. Надеешься найти там Дженис. Разумеется, ты понимаешь, что этого не случится. И что это даже полностью исключено. Но что-то знать наверняка и верить, вопреки всему, — вещи разные.
Могенс все-таки взял ладью. Если это ловушка, то слитком изощренная, он ее не обнаружит, даже если будет час ломать себе голову.
— Ты мелешь чепуху, Джонатан, — сказал он намеренно небрежным тоном. — Если мисс Пройслер сказала правду, то это просто наш долг — спуститься туда и вызволить бедных людей из лап этих бестий.
— Если сказала правду? — повторил за ним Грейвс, между тем делая еще один напрочь глупый ход, тем самым приводя Могенса в совершенное замешательство. — Ты что, вдруг стал сомневаться в порядочности мисс Пройслер?
— Разумеется, нет, — машинально ответил Могенс. — Но ведь ты сам сказал: она была в панике. Ей застилал глаза страх. Возможно, даже истерика. Я бы на ее месте чувствовал то же самое. И к тому же эти бестии, которые бог знает что с ней сделали. Я бы, во всяком случае, не удивился, будь у нее галлюцинации.
Грейвс на добрую минуту сосредоточился на доске, прежде чем осведомиться как бы между прочим:
— Так ты оставил всякую надежду найти Дженис?
— Джонатан, зачем ты так? Я делаю, что ты хочешь, иду с тобой в это проклятое подземелье. Чего тебе еще надо? Просто помучить меня из чистой злобы?
— Нет, — Грейвс передвинул ферзя и взял ладью Могенса. — Просто я хочу выиграть. Мат.
Могенс не мог вымолвить слова, только ошарашенно таращился на доску. Он протянул руку к фигурам, убрал ее, снова протянул и снова убрал, потом бестолково помотал головой.
— Скажи, ты поднял эту тему только ради того, чтобы меня отвлечь?
— Надо использовать
— Что ж, если ты настаиваешь, — мрачно буркнул Могенс. — Только понятия не имею как. Но пожалуйста: ты выиграл.
— И при этом твоим собственным ферзем, — расхохотался Грейвс.
Должно было пройти время, чтобы Могенс сообразил: фигура, которой Грейвс поставил ему мат, принадлежала ему.
— Обманщик! — возмущенно воскликнул он.
— Я же сказал тебе, что использую любую возможность, которая идет мне в руки.
— Даже обман? — презрительно скривился Могенс.
— Ты всегда был сильным игроком, Могенс, — спокойно ответил Грейвс. — Я не могу тебя побить. Не могу, если буду придерживаться правил.
— И тогда ты берешь обманом?
— Я меняю правила, — исправил его Грейвс. — Иногда это единственная возможность выжить.
Могенс не совсем понял, что этим ему хотел сказать Грейвс, и вообще, хотел ли что сказать или просто выделывался тут перед ним. Однако им овладело непреодолимое желание смахнуть со стола доску вместе со всеми фигурами. Возможно, его удержало только уважение к ценному антиквариату. Он встал.
— Да, ты прав, Джонатан, — отрезал он. — Пойду попробую немного отдохнуть.
Он испытал — пусть и скромное — удовлетворение: Грейвс однозначно был разочарован. Эта игра и все разговоры были только приготовлением, но Могенсу вдруг стало безразлично, к чему. Разум подсказывал ему, что будет лучше остаться и послушать, но вместо этого он буквально выскочил из дома и первые шаги пролетел без оглядки. Только потом пошел медленнее, а потом и вовсе остановился. Пульс был таким частым, что ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы избежать гипервентиляционного синдрома. Разве еще несколько минут назад он не думал, что больше не позволит Грейвсу напасть на него врасплох? И вот Грейвсу это снова удалось. Он настолько основательно и надолго выбил Могенса из колеи, что тот даже и представить себе не мог. И он даже не знал, как так случилось.
Возможно, этому вообще не было объяснения. Возможно, Грейвс просто чудовище, которому доставляет удовольствие мучить других.
Несколько минут Могенс стоял неподвижно и ждал, пока успокоится бешеный пульс и хоть наполовину восстановится дыхание. Возможно, он придает слишком много значения мелочам. Все они сейчас нервничают, и сам он жутко боится того, что предстоит и что…
Земля под его ногами задрожала.
Собственно говоря, не то чтобы это было настоящее землетрясение, скорее так, отклик на какой-то дальний толчок, будто где-то глубоко под ногами в чреве земли шевельнулось что-то гигантское и снова погрузилось в сон. Сотрясение было не слишком сильным — Могенс даже не был уверен, что обратил бы на него внимание, останься он у Грейвса, слушая его умствования, явно извлеченные из какого-нибудь пирожка с сюрпризом, — и в то же время таким мощным, что заставило его внутренне застонать. Ничего не произошло. Земля не разверзлась. Небо не обрушилось на землю. Не слышался ни звон битого стекла, ни грохот рушащихся зданий, ни одна птица не взвилась из крон деревьев, ни одна собака не залаяла. Но в его душе что-то сотряслось с неимоверной опустошительной силой, так что он внутренне содрогнулся, раненный в самую свою человечность. Наверное, это не было землетрясением, мысленно успокоил себя Могенс. Наверное, сотряслась сама реальность, а сотрясение, которое он почувствовал, было просто потрясением, сфабрикованным его сознанием, потому что у него не находилось слов, чтобы выразить, что в действительности произошло.