Анубис
Шрифт:
— Ее не нашли. И отца тоже.
— А тебе никто не поверил, — тихо сказал Могенс. — Ты все рассказал, как было, но тебе никто не поверил. Наверное, тебя даже не слушали, так?
Том молча покачал головой.
— Шериф Уилсон на какое-то время взял меня к себе. Он задавал мне один и тот же вопрос. Он хотел выяснить, что же произошло на самом деле. Под конец они решили, что моих родителей утащили дикие звери.
— Ну, не так уж они и не правы.
— Они — не звери! — гневно воскликнул Том. — Я не знаю, что они такое, но они не звери!
Его голос дрогнул, а в глазах появилось такое выражение, от которого по спине Могенса побежали мурашки. Не потому, что пылающая в них ненависть была яростной
— А потом приехали еще люди, из Фриско. Они тоже все обыскали. И тоже задавали много вопросов.
— И никто тебе не верил, — тихо повторил Могенс.
Он сам поразился той горечи, что прозвучала в его голосе. На мгновение ему показалось, что он вернулся в собственное прошлое, и боль беспомощности, которую испытывал мальчик, стала его собственной болью. Как он понимал Тома! Бедный юноша и не догадывался, что в эти минуты рассказывает не только свою историю, но и историю Могенса. Он спрашивал себя, сколько уже судеб разрушили таким вот образом эти жуткие создания. И может быть, впервые в жизни он понял, что значит слово «сострадание», ибо именно это он сейчас и испытывал, с такой силой, что оно становилось почти физической болью: два человека разделяли общее страдание.
— Они увезли меня в Фриско, — продолжал свой рассказ Том. — В приют. Но я сбежал оттуда. Потом снова и снова. После третьего или четвертого раза шериф Уилсон сказал, что я могу остаться и жить здесь.
Могенс удивленно посмотрел на него:
— Но ведь тебе тогда было лет девять-десять?
— Достаточно, чтобы уметь позаботиться о себе самому, — с упрямством возразил Том. — Всякому найдется работа, кто не боится испачкать рук.
«Или пробавляться мелкими кражами», — добавил про себя Могенс. Но в этой его мысли было столько добродушия и теплоты, столько искренней симпатии, что даже удивило его самого. И больше того, он едва сдержался, чтобы не обнять Тома и не прижать его к своей груди. То, что он этого не сделал, лежало не столько в том, что он боялся, как бы Том не истолковал его порыв неверно, а по большей части потому, что это было бы признанием того, что сам он не меньше Тома нуждается в утешении.
Могенс пару раз откашлялся, чтобы скрыть неловкость, и отступил на несколько шагов, не только физически устанавливая таким образом дистанцию.
— И поэтому ты теперь сторожишь кладбище? — спросил он.
Том кивнул. Они тем временем дошли до наезженной дороги, ведущей из лагеря, и его взгляд застыл на том месте, где грязная сероватая белизна кладбищенской стены проглядывала сквозь листву, как кость через гангренозную рану ноги.
— Шериф Уилсон поставил меня на прежнее место отца. Он сказал, что так я смогу немного подзаработать, да и все равно никто не хочет этим заниматься. Хотя он знает, профессор. Знает, как и все остальные. Пустое кладбище, на котором уже двадцать лет никого не хоронят, и не требуется охранять. Все, как сказал доктор Грейвс: «Все знают, но никто не хочет знать». — Он тихонько засмеялся, только это был не настоящий смех, а режущий звук, который ледяным клинком полоснул Могенса по сердцу. — Он просто ждет, когда они и меня утащат.
И снова Могенс ужаснулся той горечи, что звучала в голосе Тома. Возможно, он и прав. Возможно, есть почва для всех древних и мрачных историй, плетущихся вокруг кладбища, не только этого, а любого на земле. Может быть, люди всегда носили в глубине души знание об исчадиях ночи, и вовсе не случайность, что они обитают только в легендах. Люди не хотят допускать их в свою действительность, набрасывая покров лжи на пугающую
Через какое-то время Могенс все-таки возразил:
— Может, шериф просто хотел помочь тебе.
Том посмотрел на него едва ли не с презрением:
— Возможно.
Он резко повернулся и хотел идти назад, но Могенс снова остановил его, на этот раз только жестом:
— Покажи мне.
— Что?
— Тот склеп, в котором твоя сестра…
Он не договорил, но Том и так понял его. Он коротко кивнул, но не сдвинулся с места.
— А вы уверены, профессор, что хотите туда пойти? — помедлив, спросил он.
— Вопрос в том, хочешь ли ты, Том, — мягко ответил Могенс.
Его тактика возымела действие. Он целил в уязвимую гордость ребенка, которым Том, по сути, все еще был, и, похоже, попал в нее. Том вскинул на него разгневанный взгляд, тут же резко развернулся и с таким остервенением начал продираться сквозь заросли, что Могенсу пришлось закрывать лицо руками, чтобы ветки не исхлестали его, когда он пошел следом.
В глубине души Могенс не был так уверен, как старался показать Тому. Наоборот, Том был куда проницательнее, когда спрашивал, действительно ли он хочет пойти на кладбище. Нет, он был уверен в обратном. Он испытывал панический страх перед этим местом. Рассказ Тома пробудил призраки его прошлого, и по мере приближения к кладбищенской стене с каждым шагом на сердце у него становилось все тяжелее. Но именно поэтому он должен был довести дело до конца, и, если он сейчас повернет вспять, у него никогда больше не хватит мужества на такой поступок. Глупое, а возможно, и опасное представление, что человек становится хозяином своего страха, если глянет ему прямо в глаза, в этом случае попадало прямо в цель. Тем не менее он здорово отстал от Тома. И юноше пришлось остановиться и подождать, пока Могенс вслед за ним не переберется через стену. И дело было не только в том, что Том ловчее и проворнее лазал.
Даже при свете дня кладбище являло собой жуткое зрелище, по-своему даже еще более жуткое, чем ночью. Ночь не только пробуждала к жизни тени, но и укрывала очертания предметов, а солнечный свет высвечивал каждую деталь этого места, которое постепенно погружалось в трясину. Большинство надгробных плит покосилось, они торчали во все стороны, как мачты каменных галер медленно разлагающегося флота на мегалитическом кладбище кораблей. Некоторые упали совсем и едва виднелись из земли. Земля неприятно ходила под ногами, не то чтобы она была настолько топкой, чтобы в ней можно было завязнуть, а скорее пружинила на такой лад, что возникало ощущение, будто идешь по натянутой парусине, готовой при любом неосторожном движении прорваться.
— Это там, — Том показал рукой в центр кладбища.
Могенс кивнул, и Том быстрым шагом пошел вперед, он передвигался так проворно, что Могенсу пришлось поторопиться, чтобы не слишком отстать.
К середине кладбища надгробия становились все больше, как дома средневекового города, которые к центру становятся все роскошнее и, наконец, лепятся к подножию боевой крепости. Здесь был один-единственный мавзолей, который и близко не стоял по пышности к тому, который преследовал Могенса в кошмарах. И все-таки он застыл на полушаге, когда завиднелось невысокое граненое сооружение из выветрившегося песчаника, к которому направлялся Том. Пусть сходство и оставалось поверхностным, у него возникло ощущение, что он физически вернулся в те прошлые времена, чтобы прикоснуться к самым страшным мгновениям своей жизни.