Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
Питу не был святошей, но с детства у него сохранились правила. При виде забытого Христа ему стало тяжело на сердце. Он поискал у изгороди прут, гибкий и крепкий, как проволока, сложил на траву каску и саблю, взобрался на крест, привязал правую руку божественного страдальца к перекладине, поцеловал его ступни и спустился наземь.
Себастьен тем временем молился, преклонив колена у подножия креста. За кого он молился? Кто знает!
Может быть, за то видение детства, которое он вновь надеялся обрести под сенью высоких деревьев, за мать, которой
Совершив богоугодное дело, Питу снова водрузил на голову каску и прицепил к поясу саблю.
Помолившись, Себастьен перекрестился и снова взял Питу за руку.
Затем оба вошли в деревню и направились к хижине, где Питу родился, а Себастьен был вскормлен.
Питу, слава богу, знал Арамон как свои пять пальцев, но теперь он что-то не мог найти свою хижину. Пришлось спросить, и ему указали каменный домик под шиферной крышей.
Сад возле домика был огорожен стеной.
Тетя Анжелика продала сестрин дом, и новый владелец с полным правом разрушил все – ветхие стены, вросшие в землю, старую дверь с дыркой внизу для кошки, тусклые окна, в переплетах которых стекла чередовались с бумагой, испещренной неумелыми каракулями, которые выводил Питу, соломенную крышу с зеленым мхом и сочной травой, которая росла на самом верху.
Да, все разрушил новый владелец!
Дверь была затворена, и на крыльце восседал большой черный пес, при виде Питу оскаливший зубы.
– Пойдем, – со слезами на глазах сказал Питу, – пойдем, Себастьен; я знаю по крайней мере одно место, где ничего не переменилось.
И Питу увлек Себастьена на кладбище, где была похоронена его мать.
Бедняга был прав: здесь ничего не переменилось, только разрослась трава, а на кладбищах трава растет так густо, что Питу запросто мог не отыскать материнской могилы.
К счастью, над ней выросла не только трава, но и веточка плакучей ивы: за три или четыре года она превратилась во взрослое дерево. Он прошел прямо к дереву и поцеловал землю под ним с той же инстинктивной набожностью, с какой целовал стопы Христа.
Поднимаясь, он почувствовал, как вокруг него затрепетали под ветром ветви ивы.
Тогда он простер руки, притянул к себе ветви и прижал их к груди.
Он словно целовал в последний раз материнские волосы.
Мальчики долго не двигались с места; день между тем начал клониться к вечеру.
Пора было расставаться с могилой, единственным местом, которое, казалось, помнило беднягу Питу.
Уходя, Питу хотел было обломить веточку ивы и нацепить ее на свою каску, но что-то его удержало.
Ему почудилось, что он причинит боль своей несчастной матери, если обломит веточку с дерева, корни которого, быть может, обвили рассохшийся сосновый гроб, где покоились ее останки.
Он еще раз поцеловал землю, снова взял Себастьена за руку и удалился.
Все селяне были в поле или в лесу, поэтому почти никто не видел Питу, а из тех, кто видел, никто не узнал его в каске и с большой саблей.
Итак, он пошел по дороге на Виллер-Котре; эта живописная дорога длиной в три четверти лье тянулась через лес, и ни одна душа, ни одно живое существо не встретились ему и не отвлекли его от горя.
Себастьен так же, как он, молча и задумчиво шел следом.
Часам к пяти вечера они добрались до Виллер-Котре.
XXVIII. Как питу, проклятый и изгнанный теткой за один варваризм и три солецизма, был снова проклят и изгнан ею же за домашнюю птицу с рисом
Дорога Питу в Виллер-Котре пролегала по парку через ту его часть, которая звалась Фазаний двор; Питу миновал танцевальную залу, пустовавшую в будни; сюда три недели назад он сопровождал Катрин.
Сколько всего произошло с Питу и со всей Францией за эти три недели!
Потом по каштановой аллее он вышел на площадь перед замком и постучался у черного входа в коллеж аббата Фортье.
С тех пор, как Питу покинул Арамон, минуло три года, между тем Виллер-Котре он оставил три недели назад, посему было вполне естественно, что в Арамоне его не узнали, зато узнали в Виллер-Котре.
По городку мгновенно распространилась молва о том, что Питу вернулся вместе с Себастьеном Жильбером, что оба с черного входа явились к аббату Фортье, что Себастьен такой же, как раньше, а Питу в каске и с большой саблей.
У главного входа собралась толпа, рассудившая, что Питу, войдя в замок с черного входа, выйдет от аббата Фортье с парадного крыльца на Суассонскую улицу.
Так ему ближе было идти в Плё.
В самом деле, Питу задержался у аббата Фортье ровно столько, сколько понадобилось, чтобы сдать на руки его сестре письмо от доктора, самого Себастьена Жильбера и пять двойных луидоров, предназначавшихся в уплату за пансион.
Сестра аббата Фортье, видя, как в садовую калитку входит бравый вояка, сначала изрядно перепугалась, но вскоре под драгунской каской она рассмотрела миролюбивую, честную физиономию и немного успокоилась.
А вид пяти двойных луидоров окончательно развеял ее сомнения.
Страх бедной старой девы объяснялся еще и тем, что аббат Фортье вместе со своими учениками ушел на прогулку и дома она была совершенно одна.
Питу, отдав письмо и пять двойных луидоров, поцеловал Себастьена и вышел, с бравым видом нахлобучив каску на голову.
Себастьен, расставаясь с Питу, пролил несколько слезинок, хотя расставались они ненадолго, а общество Питу не сулило ему никаких забав; но жизнерадостность, добродушие и неизменная заботливость Питу тронули сердце юного Жильбера. По природе своей Питу был сродни тем огромным ньюфаундлендам, которые бывают надоедливы, но так ластятся, что на них невозможно долго сердиться.
Печаль Себастьена смягчало только то, что Питу обещал часто его проведывать. Печаль Питу смягчало только то, что Себастьен его за это поблагодарил.