Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
Тут уместно будет обрисовать положение в нескольких словах, которые на других страницах могли бы показаться ненужными длиннотами, а сейчас придутся весьма кстати.
А именно: они объяснят, откуда взялись в доме аббата Фортье те тридцать или сорок ружей, на которые зарились Питу и двое его сообщников – Клод и Дезире.
Аббат Фортье, в прошлом капеллан или помощник капеллана замка, о чем у нас уже был случай упомянуть ранее, сделался с течением времени, а главное, благодаря присущей духовным лицам терпеливой целеустремленности единственным распорядителем всего добра, которое на языке театра называется сценическим реквизитом. Помимо церковной
204
Имеется в виду Католическая лига 1576–1589 гг.
Вход в галерею надежно охраняли две небольшие бронзовые посеребренные пушки – дар Людовика XIV его дяде, Месье.
Кроме того, имелось с полсотни мушкетов – трофеи, добытые Жозефом Филиппом в битве при Уэссане и переданные им в дар муниципалитету; а муниципалитет, который, как мы уже упомянули, предоставил бесплатное жилье аббату Фортье, поместил эти мушкеты, не находя им никакого применения, в одной из комнат коллежа.
Там под охраной дракона по имени Фортье и таилось сокровище, на которое покусился новый Ясон [205] , то бишь Анж Питу.
205
Ясон (греч. миф.) – герой, возглавивший поход аргонавтов в Колхиду за золотым руном.
Скромный замковый арсенал был достаточно известен в крае, и многие не прочь были бы бесплатно прибрать его к рукам.
Но, как мы уже сказали, бессонный дракон – аббат отнюдь не склонен был уступить золотые яблоки Гесперид всем Ясонам на свете.
Теперь, обрисовав положение вещей, вернемся к Питу.
Он весьма почтительным поклоном приветствовал аббата Фортье, сопроводив поклон легким покашливанием, каковым обычно привлекают внимание рассеянного или озабоченного человека.
Аббат Фортье оторвался от газеты.
– А, это ты, Питу, – сказал он.
– К вашим услугам, коль скоро буду в состоянии их оказать, господин аббат, – любезно отозвался Питу.
Аббат сложил газету, вернее, закрыл ее наподобие бумажника, потому что в ту счастливую эпоху газеты были еще размером с небольшую книжку.
Затем, закрыв газету, он заткнул ее за пояс с другой стороны от плетки.
– Да, конечно, – насмешливо отрезал аббат, – но только беда в том, что едва ли ты будешь в состоянии мне их оказать.
– О, господин аббат!
– Ты меня понял, господин лицемер?
– О, господин аббат!
– Ты меня понял, господин революционер?
– Ну вот, я еще ни слова не сказал, а вы уж на меня разозлились. Нехорошо с этого начинать, господин аббат.
Себастьен, который слышал, как аббат при всех честил Питу последние два дня, не пожелал стать свидетелем ссоры, неминуемо назревавшей между его другом и его учителем, и улизнул.
Питу не без огорчения поглядел ему вслед. Себастьен не оказал бы ему мощной поддержки, но все же мальчик исповедовал в политике ту же веру, что и он.
Видя, как Себастьен скользнул в дверь, Питу испустил вздох и вновь обратился к аббату.
– Вот как! И все же, господин аббат, – сказал он, – почему вы называете меня революционером? Или вы, часом, считаете, что революция учинилась из-за меня?
– Ты жил вместе с теми, кто ее произвел.
– Господин аббат, – с большим достоинством возразил Питу, – всякий волен мыслить, как ему угодно.
– Как ты сказал?
– Est penes hominem arbitrium et ratio [206] .
206
Человеку присущи свобода суждения и разум (лат.).
– Вот те раз! – поразился аббат. – Разве ты, болван, знаешь латынь?
– Я знаю все, чему вы меня учили, – скромно отвечал Питу.
– Да, причем твои познания направлены, уснащены, обогащены и украшены варваризмами!
– Эх, господин аббат, что страшного в варваризмах? Ей-богу, ими грешат все, кто угодно!
– Негодяй! – возопил аббат, явно уязвленный тем, что Питу дерзнул возвести в ранг обобщения тягу к этой погрешности. – Да разве я допускаю в речи варваризмы?
– Тот, кто сильнее вас в латыни, нашел бы варваризмы и у вас.
– Вы только послушайте его! – взвыл аббат, бледный от гнева, но при этом сраженный не лишенными убедительности доводами Питу.
Затем с болью в голосе аббат продолжал:
– Вот вам в двух словах система этих злодеев: они все рушат и все попирают, но во имя чего? Они и сами не знают, во имя чего; они подыгрывают неведомой силе. Ну, господин лентяй, выскажитесь начистоту. Знаете ли вы более сильного латиниста, чем я?
– Нет, но такие люди, по всей видимости, существуют, хоть я с ними и не знаком: я же не всех знаю.
– Еще бы, черт побери!
Питу осенил себя крестным знамением.
– Что это ты делаешь, вольнодумец?
– Крещусь, господин аббат, ведь вы чертыхаетесь.
– Вот как, господин негодяй, так вы явились сюда, чтобы подвергнуть меня публичной критике?
– Подвергнуть критике? – переспросил Питу.
– Ты что, меня не понял?
– Отчего же, господин аббат, понял. Благодаря вам я разбираюсь в этимологии: критика, от латинского critica, от греческого xpitixn, от глагола xpiyw, что значит – сужу, выношу приговор.
Аббат застыл на месте от изумления.
– Critae – так по-гречески назывались судьи у древних евреев, а на латыни они именовались judices. Таковые сведения находим мы в «Саду греческих корней», составленном Лансело [207] . Отсюда criticus – ценитель и судья художественных произведений, а также crisis и criterium. Вот оно как.
– Ах ты, плут! – все более изумляясь, подхватил аббат. – Сдается мне, что ты еще кое-чему выучился, даже тому, чего прежде не знал.
207
Лансело дон Клод (1615–1695) – французский грамматист.