Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
Из всего этого он заключил, что сам он, Анж Питу, – круглый дурак и тупица, и что будь он полной противоположностью тому, каков он на самом деле, вот тогда он вернулся бы к своим избирателям со славой.
Устремившись мыслью в этом новом направлении, Питу решил, что хитростью или силой раздобудет оружие, которое собирался получить благодаря уговорам.
И тут его осенило.
Он придумал хитрость.
Проникнуть в музей аббата и похитить,
С помощью сотоварищей Питу унесет добычу, а похищение произведет сам.
Похищение! Нет, честному Питу не нравилось, как звучит это слово.
Что до выноса награбленного – здесь можно не сомневаться: во Франции еще хватает людей, живущих по старым законам, и эти люди назовут его поступок разбойным нападением или кражей со взломом.
Все эти соображения заставили Питу отказаться от вышеупомянутого замысла.
К тому же на карту было поставлено его самолюбие, и если Питу стремился достойно выйти из положения, ему не следовало прибегать к посторонней помощи.
Он снова принялся ломать себе голову, в глубине души любуясь сам собой и тем новым руслом, по которому устремились его мысли.
Наконец, подобно Архимеду, он воскликнул: «Эврика!» – что в переводе значит всего-навсего «Я нашел!».
И в самом деле, вот какое средство отыскал Питу в своем собственном арсенале. Верховным главнокомандующим французской национальной гвардией является генерал Лафайет.
Арамон находится во Франции.
В Арамоне имеется национальная гвардия.
Итак, генерал Лафайет не должен смириться с тем, что арамонские воины безоружны, коль скоро солдаты других отрядов национальной гвардии имеют оружие или вскорости должны его получить.
К Лафайету можно обратиться через Жильбера, к Жильберу через Бийо.
Питу напишет письмо г-ну Бийо.
Бийо читать не умеет, значит, письмо ему прочтет Жильбер – следовательно, за вторым посредником дело не станет. Порешив на этом, Питу дождался прихода темноты, крадучись, вернулся в Арамон и взял в руки перо.
Но как он ни старался вернуться инкогнито, Клод Телье и Дезире Манике все-таки его углядели.
Они удалились в молчании, с таинственным видом, прижав пальцы к губам и оглядываясь на письмо.
Питу между тем с головой окунулся в пучину политики.
Итак, вот письмо, которое было сложено в белый бумажный квадратик и произвело на Клода и Дезире столь сильное впечатление:
«Любезный и высокочтимый господин Бийо!
С каждым днем дело революции в наших краях продвигается; аристократы теряют почву под ногами, патриоты наступают.
Арамонская коммуна изъявила желание нести действительную службу в национальной гвардии.
Но она не располагает оружием.
Есть способ добыть его. Некоторые частные лица хранят дома изрядное количество боевого оружия, которое могло бы серьезно сократить общественные расходы в случае, если эти запасы перейдут в собственность нации.
Если господин генерал Лафайет соблаговолит распорядиться, чтобы эти незаконные запасы были переданы коммуне в количестве, необходимом для вооружения всех мужчин, способных стать под ружье, я, со своей стороны, обязуюсь добыть для арамонского арсенала не меньше тридцати ружей.
Это единственное средство дать отпор контрреволюционным проискам аристократов и врагов нации.
Остаюсь вашим согражданином и покорнейшим слугой
Сочинив это послание, Питу спохватился, что забыл сообщить фермеру новости о его доме и семье.
Но Бийо все же не был Брутом; с другой стороны, рассказывать Бийо о Катрин все, как есть, значило либо навлечь на себя обвинение в клевете, либо разбить отцовское сердце; кроме того, для самого Питу это значило бередить свежую рану.
Питу подавил вздох и сделал приписку:
«P. S. Г-жа Бийо и м-ль Катрин, а также все домочадцы здоровы и шлют г-ну Бийо поклоны».
Таким образом, Питу не бросил тень ни на себя, ни на других.
Показав посвященным белый конверт, которому предстояло быть отправленным в Париж, командующий арамонскими вооруженными силами ограничился тем, что проронил одно слово:
– Вот!
Затем он пошел и опустил письмо в ящик.
Ответ не заставил ждать.
Через день в Арамон прибыл верхом нарочный и спросил г-на Анжа Питу.
То-то был переполох, то-то размечтались и забеспокоились будущие воины!
Лошадь у гонца была вся в мыле.
Сам он был одет в мундир штаба парижской национальной гвардии.
Легко вообразить, каково было произведенное им впечатление, легко вообразить, как забилось и затрепетало сердце Питу.
Дрожащий, бледный, он приблизился и принял пакет, который не без улыбки протянул ему присланный офицер.
Это был ответ г-на Бийо, писанный рукой г-на Жильбера.
Бийо советовал Питу сохранять умеренность в своем патриотизме.
При сем прилагался приказ генерала Лафайета, подписанный военным министром: то был приказ о вооружении арамонской национальной гвардии.
Приказ был составлен в следующих выражениях:
«Тем, кто имеет более чем одно ружье или одну саблю, предписывается сдать все остальное оружие в распоряжение начальника отрядов каждой коммуны.
Настоящая мера обязательна для исполнения во всей провинции».
Покраснев от радости, Питу поблагодарил офицера, а тот снова улыбнулся и отбыл к следующему пункту назначения.
Так Питу вознесся к вершинам почестей: он получил указания прямо от генерала Лафайета и министров!
И эти указания изрядно способствовали планам и притязаниям самого Питу.
Невозможно описать, какое впечатление произвел гонец на тех, кто избрал Питу. Нам не по силам такая задача.
Стоило только поглядеть на эти взволнованные лица, сверкающие глаза, на всеобщее воодушевление; стоило только поглядеть, каким глубоким почтением прониклась вся деревня к Анжу Питу, и даже самый недоверчивый наблюдатель убедился бы, что отныне нашему герою уготована выдающаяся роль.
Избиратели один за другим просили дозволения прикоснуться к печати министра, и Питу милостиво давал им такую возможность.