Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
Пробило полночь.
– Он все еще ждет?
– Да.
– В какой комнате?
– Его провели в гостиную.
– А где он в гостиной?
– Стоит, опершись о камин.
– А где шкатулка?
– Перед ним на столе. Ax!
– В чем дело?
– Нужно сделать так, чтобы он поскорее ушел. Господин де Шарни должен был вернуться лишь завтра, но из-за происшедших событий вернется сегодня ночью. Я его вижу. Он уже в Севре. Пусть этот человек уйдет, чтобы граф его не застал.
– Ваше величество, вы все слышали. Скажите, где в Версале живет госпожа де Шарни?
–
– На бульваре Королевы, ваше величество.
– Прекрасно.
– Ваше величество, вы все слышали. Шкатулка принадлежит мне. Не прикажете ли вы, чтобы мне ее вернули?
– И немедленно, сударь.
Заслонив госпожу де Шарни от посторонних взоров ширмой, король вызвал дежурного офицера и шепотом отдал ему приказание.
XXIV. Королевская философия
Эти странные заботы короля, занимавшие его в то время, когда его подданные расшатывали трон, эта любознательность ученого, исследующего физическое явление, в то время как во Франции происходило доселе не виданное, серьезнейшее политическое явление – преобразование монархии в демократию, – короче говоря, вид короля, забывшегося в самый разгар бури, заставил бы улыбнуться многих умнейших людей того времени, которые вот уже три месяца ломали голову над решением вставшей перед страной задачи.
В то время как за стенами дворца бушевало народное возмущение, Людовик, забыв о страшных событиях прошедшего дня, забыв о взятии Бастилии, о гибели Флесселя, Делоне и де Лома, сосредоточился на интимном деле двух человек, и разыгравшаяся перед ним сцена окончательно затмила важнейшие государственные заботы.
Как мы уже говорили, он отдал приказ капитану гвардии и вернулся к Жильберу, который, ослабив могучий поток магнетических флюидов, вывел графиню из сомнамбулических конвульсий и погрузил в мирный сон.
Через несколько мгновений дыхание графини сделалось ровным и спокойным, как у ребенка. Тогда Жильбер одним мановением руки заставил ее открыть глаза и погрузиться в состояние экстаза.
Теперь вся красота Андреа предстала перед обоими зрителями во всем великолепии. Не волнуемая более ничем земным, кровь ее, прихлынув на мгновение к лицу и окрасив щеки, вернулась к сердцу, которое снова стало биться размеренно; лицо снова засияло чудной матовой бледностью женщин Востока; глаза, распахнувшиеся чуть шире обычного, обратились к небу, их зрачки чернели на перламутровой белизне белков; слегка раздутые ноздри вдыхали, казалось, чистейший воздух; а губы, сохранившие, в отличие от щек, всю свою яркость, полураскрылись, обнаруживая ряд жемчужин, слегка влажных и оттого казавшихся еще более ослепительными.
Голова немного откинулась назад с невыразимым, почти ангельским изяществом.
Казалось, ее неподвижный и поэтому еще более пронзительный взгляд достигал подножия божьего престола.
Король не мог скрыть своего восхищения. Жильбер вздохнул и отвернулся: он не смог устоять против искушения придать Андреа эту нечеловеческую красоту и теперь, словно Пигмалион, только еще несчастнее, так как знал бесчувственность этой прекрасной статуи, сам страшился дела
Не глядя на Андреа, он сделал движение рукой, и ее глаза закрылись.
Король попросил Жильбера объяснить это чудо, когда душа отделяется от тела и парит – свободная, счастливая, божественная – над всеми земными невзгодами.
Жильбер, как все истинно выдающиеся люди, умел произносить слова: «Я не знаю», которые так трудно выговорить людям посредственным. Он признался королю в неведении, он вызвал к жизни явление, которое не мог объяснить. Факт был налицо, но что он означает, Жильбер не знал.
– Доктор, – выслушав признание Жильбера, ответил король, – это еще одна тайна, которую природа хранит для ученых будущих поколений и которую в конце концов раскроют, как множество других тайн, считавшихся раньше неразрешимыми. Мы называем их тайнами, а наши отцы называли их вздором или колдовством.
– Да, ваше величество, – улыбнувшись, ответил Жильбер, – и я имел бы честь быть сожженным на Гревской площади к вящей славе религии, и сделали бы это ученые, далекие от науки, и священники, далекие от веры.
– А у кого вы учились этой науке? – продолжал король. – У Месмера?
– О, ваше величество, – снова улыбнулся Жильбер, – я видел самые удивительные примеры этого явления лет за десять до того, как имя Месмера было произнесено во Франции.
– Скажите, как, по-вашему, этот самый Месмер, приведший в волнение весь Париж, шарлатан или нет? Мне кажется, вы действуете проще, нежели он. Я слышал рассказы о его опытах, об опытах Делона и Пюисегюра [144] . Вам ведь известно все, что говорилось по этому поводу, будь то нелепица или правда.
– Да, я следил за этими спорами, ваше величество.
– Ну и что же вы думаете о знаменитой ванне Месмера?
– Пусть ваше величество меня извинит, но когда меня спрашивают об искусстве магнетизма, я отвечаю сомнением. Магнетизм – пока еще не искусство.
144
Делон, Шарль (ум. 1768) – французский врач, ученик и ярый сторонник Месмера. Пюисегюр, Арман Марк Жак, маркиз де Шатене (1751–1825) – приверженец теории животного магнетизма, автор работ по этому вопросу.
– Вот как?
– Но это сила, могущественная сила, которая уничтожает свободную волю, отделяет душу от тела и отдает тело сомнамбулы в руки магнетизера, в результате чего у человека нет ни возможности, ни даже желания защищаться. Я, государь, был свидетелем очень странных явлений. Я даже сам их вызывал, но тем не менее сомневаюсь.
– Как сомневаетесь? Вы творите чудеса и при этом сомневаетесь?
– Нет, когда творю, не сомневаюсь. В этот момент у меня есть перед глазами доказательство существования небывалой, неслыханной силы. Но когда это доказательство исчезает, когда я сижу один дома у себя в библиотеке, глядя на тома, созданные наукой за три тысячи лет, когда наука говорит мне «нет», когда разум и рассудок тоже говорят «нет», – вот тогда я сомневаюсь.