Анж Питу (др. перевод)

Дюма-отец Александр

– А ваш учитель тоже сомневался, доктор?

– Возможно, но не столь открыто, как я, он не говорил об этом вслух.

– Это был Делон или Пюисегюр?

– Нет, ваше величество, ни тот, ни другой. Мой учитель заметно превосходил всех, кого вы только что назвали. То, как он на моих глазах целил раны, было поистине чудо, он знал самые разные науки. Он проник в самые глубины египетских теорий. Он до тонкостей знал тайны древней ассирийской цивилизации. Это был глубокий ученый, опасный философ, в котором жизненный опыт соединен с несгибаемой волей.

–

Я его знаю? – поинтересовался король.

Жильбер медлил с ответом.

– Я спрашиваю, знаю я его или нет?

– Знаете, ваше величество.

– Так назовите же его!

– Ваше величество, произнести перед королем имя этого человека значило бы вызвать ваше неудовольствие. Тем более в этот момент, когда большинство французов ни в грош не ставят королевское величие. А я не хотел бы бросать тень на то уважение, с которым все мы обязаны относиться к вашему величеству.

– Смело назовите этого человека, доктор Жильбер. Будьте уверены, у меня тоже есть своя философия, которая позволяет мне улыбаться в ответ на сегодняшние оскорбления и завтрашние угрозы.

Несмотря на слова ободрения, Жильбер продолжал колебаться.

Король подошел к нему.

– Сударь, – с улыбкой проговорил он, – назовите вы имя хоть сатаны, я и против него найду броню, да такую, какой у ваших догматиков нет и никогда не будет, броню, какой в наш век владею и какую, не стыдясь, надеваю, быть может, один я, – религию!

– Спору нет, вера вашего величества крепка, как вера Людовика Святого [145] , – согласился Жильбер.

– И, признаюсь, доктор, в этом – вся моя сила. Я люблю науку, мне нравится материализм, я сам – математик, как вам известно: арифметическая сумма или алгебраическое уравнение наполняют меня радостью, но против людей, доводящих алгебру до безбожия, у меня есть в запасе моя вера, которая ставит меня, к счастью, на ступеньку выше их и в то же время, увы, на ступеньку ниже. Так что, как видите, доктор, я – человек, которому можно сказать все, я король, способный понять.

145

Людовик Святой – Людовик IX, король Франции в 1226–1270 гг.

– Государь, – не без восхищения отозвался Жильбер, – я благодарю ваше величество за эти слова, за эту почти дружескую откровенность, коей вы меня удостоили.

– Ах, как бы я хотел, – поспешно проговорил застенчивый Людовик, – чтобы эти мои слова слышала вся Европа. Если бы французы увидели, сколько силы и нежности в моем сердце, уверен, они не были бы так настроены против меня.

Последние слова фразы, в которых крылось августейшее раздражение, несколько понизили Людовика в глазах Жильбера.

Поэтому он уже без обиняков сообщил:

– Раз вы этого желаете, знайте, государь: моим учителем был граф Калиостро.

– А, этот эмпирик! – побагровев, воскликнул Людовик XVI.

– Да, этот эмпирик, –

подтвердил Жильбер. – Вашему величеству известно ведь, что слово, которое вы употребили, одно из самых почитаемых в науке. «Эмпирик» означает «человек, который пробует». Всегда пытаться, государь, для мыслителя, врача, да и просто человека – это самое великое и прекрасное из всего, что господь позволил делать смертным. Если человек пробует всю жизнь, то живет он не зря.

– Но, сударь, – возразил Людовик, – этот Калиостро был большим врагом королей.

Жильбер припомнил дело с ожерельем.

– Быть может, скорее королев, ваше величество?

От этого укола Людовик вздрогнул.

– Да, – согласился он, – в истории с принцем Роганом он занимал довольно двусмысленное положение.

– Ваше величество, здесь, как всегда, Калиостро занимался самым человеческим делом: он пробовал. Для него в науке, морали, политике не существует ни хорошего, ни дурного, а есть лишь установленные явления, приобретенные сведения. Впрочем, я вам уступаю, ваше величество. Я лишь повторю, государь, что порицание, которого часто заслуживает человек, в один прекрасный день может обернуться похвалой, поскольку потомки часто пересматривают мнения о людях, но я ведь учился не у человека, ваше величество, а у философа и ученого.

– Ну, полно, полно, – проговорил король, двойная рана, нанесенная гордыне и сердцу которого, еще кровоточила, – мы совсем позабыли о графине, а она, возможно, страдает.

– Если ваше величество желает, я ее разбужу, но мне хотелось бы, чтобы шкатулка прибыла сюда, пока она спит.

– Это еще почему?

– Чтобы избавить графиню от слишком уж жестокого урока.

– А вот, кстати, и шкатулка, – заметил король. – Подождите.

И действительно: приказ короля был выполнен со всею аккуратностью, и шкатулка, взятая в доме де Шарни из рук полицейского Тихой Сапой, появилась в королевском кабинете перед самой графиней, которая, впрочем, ее не видела.

Король жестом показал, что все в порядке, и офицер, принесший шкатулку, удалился.

– Итак? – проговорил Людовик XVI.

– Итак, государь, перед вами похищенная у меня шкатулка.

– Откройте, – распорядился король.

– Государь, ваше желание для меня закон. Я только хотел бы предупредить ваше величество кое о чем.

– О чем же?

– Как я уже имел честь говорить вашему величеству, в этой шкатулке содержатся документы, которые очень легко прочесть и даже забрать и от которых зависит честь женщины.

– А эта женщина – графиня.

– Да, государь, и честь ее не подвергнется опасности, если ваше величество ознакомится с этими документами. Откройте ее, государь, – проговорил Жильбер, протягивая шкатулку с ключом королю.

– Уберите шкатулку прочь, сударь, она ваша, – холодно отозвался Людовик XVI.

– Благодарю, государь. А что нам делать с графиней?

– Главное, не нужно будить ее здесь. Я хотел бы обойтись без неожиданности и всяческих страданий.