Анжелика в Новом Свете
Шрифт:
«Такова жизнь, пойми ты! – по десять раз на дню повторяла ей некогда ее подружка во Дворе чудес. – Все мужчины таковы».
Мужчины не так относятся к любви, как женщины. Любовь женщины полна заблуждений, мечтаний, сентиментальности.
Что она вообразила себе? Что, помимо объятий, их снова связывают какие-то узы, нечто такое, что может существовать только между ним и ею, и это слияние чувств означает, что они созданы только друг для друга, что им невозможно отвлечься друг от друга, разлучиться друг с другом и что это символ самого высокого согласия их сердец и их разума.
Так
Нет, она должна скрыть свое глубокое разочарование, иначе ему быстро надоест супруга-собственница. Но для нее свет померк навсегда, и она думала теперь, как сможет она выдержать его взгляд.
Однако все ее здравые мысли были тут же развеяны теми картинами, что с такими подробностями рисовало ей воображение, картинами, которые терзали ее: вот он смеется вместе с индианками, вот он ласкает их крохотные груди, наслаждается их податливым телом… Все эти видения заставляли Анжелику содрогаться, страдать ее душу.
Есть чувство, которое мужчины никогда не поймут: женская гордость. Она, Анжелика, не только глубоко ранена, она и опозорена. Это невозможно объяснить, но это так! А мужчины не отдают себе в этом отчета…
Возбужденные прогулкой и играми, шумной гурьбой вернулись дети. Они наперебой рассказывали о своих похождениях: они так быстро катались с горок, видели следы белого зайца, а потом госпожа Жонас провалилась в сугроб, и они с трудом ее вытащили.
Щеки Онорины напоминали румяные яблочки, и сама она была крайне возбуждена.
– Я каталась быстрее всех, мама! Послушай, мама…
– Да-да, я тебя слушаю, – рассеянно отвечала Анжелика.
Мысли ее снова вернулись к Пон-Бриану. Что-то в нем напомнило ей рыжего негодяя, ее стража в замке Плесси-Белльер в те времена, когда король держал ее там под арестом. Как же его звали?.. Она уже не могла вспомнить… Так вот, он тоже воспылал к ней безумной страстью и выражал ее едва ли более деликатно, чем Пон-Бриан. Он приходил по вечерам, стучался в ее дверь и всячески докучал ей… Онорина была зачата от него в ту ужасную ночь, когда он силой овладел ею. Да, Пон-Бриан напоминал его. От одного этого воспоминания ее замутило.
Закончив свою работу, вернулись остальные мужчины, голодные как волки. Им подали ужин – вяленое мясо и маисовые лепешки.
Переворачивая в золе лепешку, Анжелика обожгла пальцы.
– Ну что за глупости я делаю! – воскликнула она, и на глаза ее набежали слезы, которые она не в силах была удержать.
В течение всего вечера она сумела без всякого снисхождения к себе выполнять все свои обязанности. Она одну за другой зажгла лампы – это она любила делать сама. Лампы, горящие на жиру, излучали свет красноватый и слабый, но он создавал атмосферу какой-то мягкости, интимности, и все невольно начинали говорить тише.
Но все равно Анжелика мечтала о свечах – они меньше, а свет от них не такой красный и ярче.
– Вы должны изготовить нам форму для свечей, – сказала
– Отец д'Оржеваль, миссионер, что живет на реке Кеннебек, – сказал Элуа Маколле, – делает зеленые свечи из растительного воска. Он содержится в ягодах, которые приносят ему индейцы, я это точно знаю.
– О, как интересно…
Она побеседовала со старым охотником, потом ей пришлось уложить в постель Онорину, которую совсем сморила усталость. Она помогла прислуживать за столом и, в общем-то, была довольна, что сумела не дать прорваться наружу бушевавшей в ее душе буре.
Жоффрей де Пейрак обманывает ее? Были минуты, когда ей казалось, что она чувствует на себе его пристальный взгляд, но нет, быть того не может, ему и в голову не придет, какие мысли обуревают ее, а она ничего не скажет ему… ничего…
Но в тот момент, когда они вошли в спальню, в их общую спальню, Анжелику вдруг охватила самая настоящая паника. В этот вечер она впервые пожалела, что живет не в роскошном замке, где, сославшись на мигрень, она могла бы удалиться в свои комнаты, чтобы избежать его общества, а главное – его объятий.
В спальне она опустилась на колени перед очагом, лихорадочными движениями раздула огонь. Но она, пожалуй, предпочла, чтобы стало совсем темно и Жоффрей не мог бы увидеть ее лица.
Весь вечер она старалась не выдать, какая боль гложет ее, старалась урезонить самое себя. Теперь же все ее благоразумные рассуждения вмиг улетучились.
Нет, ее усилия оказались тщетны.
В постели она сжалась клубочком на самом краю, повернувшись к мужу спиной, и сделала вид, что спит. Но в этот вечер он не посчитался, как она на то надеялась, с ее усталостью. Она почувствовала его руку на своем обнаженном плече, и, боясь, что он заподозрит неладное, если она будет вести себя не так, как обычно, повернулась к нему, и заставила себя обвить руками его шею.
О, почему она не может жить без него! Она никогда не могла забыть его, и любовь к нему всегда наполняла каждую клеточку ее души. Что станется с ней, если она не сможет смириться? Она должна сделать все, что в ее силах, лишь бы он ни о чем не догадался.
– Вы чем-то озабочены, моя радость?
Склонившись к ней, он прервал свои ласки и стал нежно допытываться. Она кусала себе губы. Нет, она не может таиться от него.
– Вас что-то гложет, не правда ли?
Она почувствовала, как он насторожен, и потеряла самообладание. Он не даст ей отмолчаться. Жоффрей продолжал настаивать.
– Ну что с вами, скажите! Вы сама не своя сегодня вечером. Что произошло? Доверьтесь мне…
Она вдруг бросила ему прямо в лицо:
– Это правда, что вы путаетесь с индианками? Они ваши любовницы, да?
Он ответил не сразу.
– Кто вбил вам в голову этот вздор? – спросил он наконец. – Пон-Бриан, не так ли? Он, видимо, считает, что у него достаточно близкие отношения с вами, чтобы иметь право на подобные предупреждения? Уж не думаете ли вы, что я не заметил, какую страсть вы внушили ему?.. Значит, он излил перед вами свою душу? И вы выслушали его?